Артём Слободчиков
              

Стремление

Благими намерениями вымощена дорога в ад.
Библейская мудрость.

    Часть I.

    - Все когда-либо делают это в первый раз. Кому-то алкоголь проникает в кровь в виде настойки от кашля, а кого-то подбивают дворовые пацаны. Я впервые попробовал пиво в двенадцать лет, и это событие оказало сильное влияние на мою жизнь впоследствии. Конечно, моя матушка заметила этот факт. У нее, наверное, что-то вроде нюха на эти вещи. И естественно, она закатила мне скандал, плавно переходящий в истерику. Целый час эта, брошенная мужем-пьяницей, женщина кричала на меня, постепенно скатываясь к тому, чтобы просто выговориться. Но в конце концов она иссякла и отправила меня спать. Следует добавить, что ее истерика не оказала на меня ни малейшего эффекта. Слишком уж часто они у нее случались.
    Прошел месяц. Мать стала как-то косо поглядывать на меня и домой больше поздно не приходила. Я стал замечать, что одноклассники, да и вообще все люди, также странно на меня смотрят. Может быть, у меня паранойя? С другой стороны, откуда ей взяться? Учеба давалась мне очень легко, хотя мать постоянно называла меня недоумком. Глупая женщина.
    Прошло шесть лет. Я закончил школу с отличием и, в связи с принятым распоряжением администрации, мог бесплатно и без экзаменов поступить в любое высшее заведение в городе. Мой выбор был очевиден. Я поступал в местную сельскохозяйственную академию. Наверняка все недоумевали, зачем выпускнику гуманитарной школы, а, если официально, Кенсингтонской Гуманитарной Гимназии имени Рональда Адера, поступать в такое совершенно не гуманитарное заведение. Но мне до их сомнений не было никакого дела. Я шел туда, куда собирался поступить давно и куда мне было предначертано поступить самой судьбой. Но, как оказалось, все было не так просто. Несмотря на мое право на гарантированное поступление без экзаменов, мне предстояло собеседование с педагогами. И в чем-то, наверняка, был подвох. Так или иначе, мне необходимо было идти на него.
    И вот, я захожу в кабинет, в котором они сидят. Сажусь на стул. И я вижу по их лицам, что обсуждать мы будем не наличие у меня желания связать свою жизнь с агрономией, а что-то совсем иное. «Мы все осведомлены о твоем… м-м-м, поведении в обществе. А также о том, что ты, не являясь уроженцем Кенсингтона, хочешь поступить в нашу академию, являющуюся самым престижным учебным заведением города», – начала с места в карьер женщина, похожая на товарный вагон. Она была такого же ржавого цвета.
    – Но вы, тем не менее, не можете ничего поделать, не так ли?
    – Да.
    – Ну так в чем, собственно, проблема?
    – Проблема в том, что ты, человек без роду, без племени, мальчишка, сбежавший из дома и подрабатывающий в баре посудомойщиком, хочешь поступить на место, на которое каждый из нас без колебаний отправил бы сына, – подключился к «беседе» мужчина с красным лицом.
    – Это, конечно, печально, но вы обязаны.
    – Послушай, ты зарываешься! Мы все уже обсудили с коллегами и, в принципе, мы готовы принять тебя, но у нас есть одно условие: один проступок и ты будешь отчислен. И будь уверен, после этого ты не сможешь поступить ни в один вуз в городе. Даже на курсы домохозяек.
    – Я согласен.
    Тут же я встал и вышел. Очнулся я только на парадной лестнице, ведущей в академию. Меня всего трясло. Я ожидал, что разговор будет непростой, и изначально планировал держаться спокойно и независимо, но это дорогого стоило. Так что на лестнице я стоял весь красный и покрытый испариной.
    Так плохо я себя не чувствовал с тех пор, как узнал, что моя мать умерла. Так взволновало меня не известие о ее смерти, а то, что она умерла со словами: «Наверняка, он уже горит в аду». Эта ее религиозность была одной из причин моего побега. Видимо, даже несмотря на то, что я внушил себе, что она терпеть меня не могла и была только рада моему уходу, где-то внутри меня теплилась надежда, что она переживала. А когда реальность оказалось именно такой, какой я ее себе представлял, эта внутренняя надежда, одна из моих опор, сломалась. И так получилось, что больше некому было меня поддержать. Друзей за время обитания в Кенсингтоне я не нажил, а девушки у меня и подавно не было. Словом, некому было подставить мне плечо и послужить опорой. Внутренние стержни держали меня тогда, держат и теперь. И когда один из них сломался, я на неделю впал в депрессию. Кхе-кхе-кхе.» Старик, лежащий на койке в VIP-палате госпиталя, тяжело закашлялся и прервал свои воспоминания. «Послушайте, хватит на сегодня,- возмутилась медсестра. - Не видите, ему и так тяжело». «Ну что ж, мистер Карнисен, я навещу вас завтра?» – спросила Кейт. «Да, приходите в любое удобное время», – сказал старик, и его тут же заслонила медсестра. Намек был недвусмысленный. Кейт вышла из госпиталя, поймала такси и уехала домой.


    Часть II.

    «Какой тяжелый был день», – промелькнуло в голове у Кейт, когда таксист поворачивал на перекрестке, от которого до ее дома оставалось метров сто. То же самое она думала, когда выходила из такси. И когда заваривала кофе. И только когда она села писать то, что сегодня услышала от мистера Карнисена (даже в уме она называла его мистером, иначе не получалось), все лишние мысли улетучились из ее головы. Работа издавна являлась ее лучшим успокоительным и, по совместительству, наркотиком. Садясь за ноутбук, она автоматически отбрасывала все, что мешало и не мешало ей. Оставалась только она и ее статья. Наверное, благодаря этому ее качеству она была самым ценным сотрудником, по мнению ее босса. И, наверное, благодаря ему у нее уже три года не было крепких взаимоотношений с кем-либо, кто был крупнее аквариумных рыбок. Но Кейт этот факт нисколько не заботил. Она, забыв про чашку кофе, остывающую на столе на кухне, спешила записать все, что говорил ей Карнисен. Сегодня старик был неожиданно щедр на воспоминания. Обычно он ограничивался пятнадцатью минутами почти бессвязных обрывков событий детства и молодости, а тут так разошелся. Возможно, дело в нейролептиках, которые ему стали давать по ее просьбе. Связи в администрации бывают чрезвычайно полезны.
    Прошел час. Работа была почти окончена. Кофе превратился в неведомую бурду комнатной температуры. Кейт позволила себе откинуться в кресле, хотя ее идеально прямая спина совсем не устала. Просто это движение было частью своеобразного ритуала завершения работы. Ну вот, точка поставлена, диктофон и память очищены, можно и включить телевизор. Забавно то, что, даже зная, что телевизор дольше пятнадцати минут она смотреть не будет, Кейт каждый вечер включала его, чтобы скоро выключить с мыслью, что ничего кроме ее работы в этом мире интересного нет.
    Каждый раз, когда работа заканчивалась, она не могла найти себе покоя. Это было похоже на зуд в каком-нибудь недоступном месте на спине. Причем этот зуд постепенно усиливался.
    До того, как она получила возможность написать что-то вроде биографии Генри Карнисена, мир был сер и уныл. Но, судя по всему, он был таким только для Кейт Остин. Люди спешили, люди чему-то радовались и над чем-то смеялись. Все были не одиноки, кроме нее. Но ей не нужно было общество, ей нужна была работа. Если бы она была последним  человеком на земле, и перед ней лежал бы шприц с искусственным семенем и инструкцией по применению и ноутбук, то она начала бы писать материал про конец света.
    Кейт была несказанно рада тому, что нашелся этот  интересный старик. Босс посоветовал ей Карнисена, после того как ее нашли дома, без сознания из-за передозировки снотворным. После этого у нее изъяли все имеющееся в доме антидепрессанты и снотворное, и настало совсем трудное время. Она даже пыталась писать об обыденных вещах, просто чтобы писать, но это не очень помогало. Так что, можно сказать, старик спас ее. Но незачем ему об этом знать. Несмотря на некоторую привязанность, которую она имела к Карнисену, она не желала, чтобы эта привязанность увеличивалась. Зачем? Ведь ей никто не нужен.
    Такое ее состояние держалось уже очень давно. Прошло три года с тех пор, как она рассталась с Джо. Теперь, после слов Карнисена, она понимала, что Джо был одним из тех стержней, которые держали ее тело и ум на плаву. А сейчас осталась только работа. Но Кейт уже привыкла к такому состоянию, оно стало для нее синонимом жизни.
    «Пора спать», – подумала Кейт. Ложиться спать после бессмысленных попыток найти что-нибудь интересное в телевизоре тоже стало для нее вполне сформировавшейся привычкой.


    Часть III.

     На входе в VIP-палату госпиталя как всегда дежурила медсестра. Она неприязненно посмотрела на Кейт, когда та подходила к двери. Девушка заметила этот взгляд, но ум ее был занят другим: «Надо, наконец, узнать у старика, как же ему удалось разбогатеть. Полторы недели он упорно уклонялся от этой темы».
    Но оказалось, что не Кейт была причиной неприязни медсестры. Генри Карнисен умирал. Это было сразу понятно по ощущению близкой смерти, царящему в палате.
    «Подходи, садись», – тепло сказал старик остолбеневшей Кейт. Она попыталась сбросить оцепенение и села на стул, стоящий у ног старика.
    «Я знаю, дорогая моя, что ты терпеливо ожидала, пока я расколюсь и расскажу тебе, как я создал величайшую пивоваренную компанию в мире. Правда, после моей смерти она недолго будет оставаться такой. В совете директоров сидят отъявленные дураки, которые вмиг развалят ее. Но мое время скоро придет и, по правде говоря, дальнейшая судьба моей компании меня не сильно волнует. Видишь ли, всю свою жизнь я прожил правильно, так как считал нужным. Я не сделал ни одной ошибки, даже став мультимиллиардером я нечасто появлялся на первых страницах желтой прессы. После того, как я закончил академию с красным дипломом, – внезапно изменил тему Карнисен, – я легко нашел работу в небольшой пивоваренной компании… Черт, я не могу вспомнить ее название. Не могла бы ты принести тех нейролептиков, которыми меня кормят по твоей просьбе?» Лицо Кейт вытянулось. «Конечно, я знал о них. Но я не держу зла на тебя, ведь только благодаря этой отраве я смог пережить заново все значимые моменты своего жизненного пути. И я осознал одну очень важную вещь. Но постой, я ведь должен рассказать тебе, как я создал свою компанию». Генри нажал на кнопку, и в палату сразу же вошла медсестра. «Не могли бы вы принести мне тех таблеток, которыми Кейт попросила меня кормить?» Медсестра удивилась не меньше журналистки. Но через минуту два стаканчика стояли на тумбочке у изголовья кровати старика.
    «Эх, вот они, мои воспоминания», – сказал старик и проглотил таблетки, запив их водой. Прошла минута. Стояла полнейшая тишина. Как будто весь мир съежился до размеров этого небольшого больничного помещения.
     «Хоквуд Бир. Вот название компании, в которую я устроился. Через полтора года я стал ее директором. Еще через три года я объединил все пивоваренные заводы в радиусе четырехсот миль. Антимонопольная служба получала щедрое финансирование и «не замечала» такого роста. Такими темпами я и стал тем, кто я сейчас. Я думаю, теперь ты понимаешь… Я – человек, о положении которого мечтает половина человечества, отдал бы все свое состояние, лишь бы сходить с друзьями в бар и как следует выпить. Но у меня нет друзей. Когда меня спрашивают, что я нажил в своей жизни, я отвечаю: «Ничего», ведь эту компанию я создал, не прилагая усилий. Небольшой ресторанчик на углу в этом плане ценнее, чем мой многомиллионный конгломерат. Но и это не самое страшное. Самое страшное, что сейчас, лежа на смертном одре, я понимаю, что вся жизнь, целью которой была работа, на самом деле вела меня лишь к забвению. На всем протяжении моего пути я обманывал себя, думал, что счастье - это плод длительного и упорного труда, но это был лишь мираж. А ведь я мог любить и быть любимым.
    Знаешь, Кейт, ведь одно время я был влюблен. Ее звали Джулия, и все в ней было прекрасно и уникально, каждая мельчайшая деталь. И более того, я знал, что эти чувства взаимны. Но что происходило со мной? Из-за любви я не мог ни есть, ни спать, ни, что самое главное, работать. Эта любовь душила меня, ломала устоявшийся тогда порядок и режим моей жизни. И я решил ее прекратить. Я не сказал Джулии ни слова о причинах, я просто уехал.
    Сейчас я понимаю, что это была самая страшная ошибка моей жизни. Через полгода я узнал, что она умерла. Она повесилась на ремешке от пальто. Но это еще не самое страшное. Джулия, этот цветок жизни, прекрасная роза в цветнике мироздания, покинула этот мир на четвертом месяце беременности. Ты понимаешь, Кейт?! – Генри уже почти кричал от отчаяния. – Я, создавая свою компанию, надеялся, что она приведет меня в лучшее будущее, но на самом деле я зарыл в ее фундаменте всю свою жизнь, и, как будто этого мне было мало, я закопал там еще и людей, которых любил больше всего!
    - Кейт, – внезапно старик затих, но лицо его было страшно, – Кейт, моя мать была права. Я умру и попаду в ад. Там мне и место. Да, там мне и место…
    Из оцепенения она вышла от писка системы жизнеобеспечения. Генри Карнисен, владелец крупнейшего пивоваренного конгломерата, уже минуту как был мертв.

    Часть IV.

     Благодаря связям Карнисена, шумиха в прессе быстро утихла. И мир, казалось, не заметил его смерти. И все, на первый взгляд, шло своим чередом. Но одному человеку не удавалось обрести покой. Это была Кейт.
    Работа перестала радовать ее. Она кое-как закончила репортаж про Генри Карнисена, и ей уже предстояло написать другой материал, что-то про нефтяные вышки и людей, работающих на них. Но эта весть, означающая, что скоро появится новая работа и этот вездесущий зуд утихнет на время, почему-то не радовала ее. Ее вообще перестало что-либо радовать. Весь мир как будто съежился, потерял цвет и стал похож на старое черно-белое немое кино.
    У Кейт никак не получалось найти причину такого положения вещей. Психолог сказал, что это переутомление на работе. Она лишь мысленно усмехнулась в ответ. Пытаясь чем-нибудь наполнить свою жизнь, она даже попробовала LSD, который ей достал знакомый. И снова ничего не изменилось. Дни оставались такими же унылыми. А ночи… Ночи были похожи на непрекращающийся кошмар.
    Ей снился Генри в его палате. Она знала, что произойдет, но, несмотря на это, пыталась сделать что-то. Она звала медсестру, втолковывала ей, что этот старик сейчас умрет, что надо что-нибудь сделать. Но медсестра внезапно превращалась в Джулию, лицо которой всегда было закрыто тенью, а одета она была всегда по-разному. Но в одном она была неизменна: Джулия молча, не обращая внимания ни на что вокруг, подходила к постели старика, и вдруг в ее руках появлялся ребенок, который сразу же начинал кричать. Она клала его Карнисену на грудь и исчезала. Однажды Кейт удалось заглянуть ей в глаза. Этот взгляд не мог принадлежать человеку. В нем стояла такая нечеловеческая боль и тоска, что сердце Кейт готово было взорваться. А ребенок продолжал кричать. Он надрывался все сильнее и сильнее, и когда этот крик, казалось, источали сами стены, когда весь мир кричал вместе с ним, он замолкал, долго, примерно минуту, смотрел на старика, который был ужасающе спокоен, старик умирал. И когда он умирал, все вокруг рушилось, и Кейт уносило куда-то. В этот момент она начинала кричать. И просыпалась.
    Нервы у Кейт совершенно расшатались. И тут она вспомнила о препарате, который давали Генри по ее просьбе. И вот, от безысходности или, руководимая надеждой, что эта бесконечная мука кончится, она набрала номер.
    Через час курьер доставил ей пакет. В нем была упаковка нейролептика «Стремление» и записка от главврача, которая гласила: «Это моя последняя услуга Вам». Кейт пожала плечами, заплатила курьеру и поднялась к себе. Дома она зашла на кухню, налила стакан воды и села на диван. Две минуты сидела молча. Решившись, твердой рукой, она резким движением закинула в рот таблетку и запила ее водой.


    Часть V.

     Джо очень весел сегодня. Он постоянно улыбается и сыплет шуточками. Он поднялся на еще одну ступеньку по карьерной лестнице. Но даже не это делает его таким счастливым. Сегодня он собирается сделать предложение той, которую любит. Джо все спланировал. Она приходит домой, как обычно, усталая, кидает сумку в прихожей и идет в гостиную, чтобы, как обычно, пятнадцать минут посмотреть телевизор. Он так любил ее за эти необъяснимые и бессмысленные привычки, что даже перестроил свой распорядок дня. А это дорогая жертва для юриста мирового класса. Хотя, с другой стороны, усилия, приложенные для того, чтобы держать их отношения в тайне были гораздо более весомыми. И вот, она приходит на кухню, чтобы, как обычно, заварить себе кофе. Стоя перед огромным окном, сквозь которое открывается вид на чудесный садик, разбитый в итальянском стиле, она включит кофе-машину, и через минуту крепчайший черный кофе будет готов. И в этот момент, когда она почувствует его чарующий аромат, он и сделает ей предложение. Ведь кофе всегда был негласным символом их жизни. Одному богу известно, сколько они вместе выпили его за всю свою карьеру. «Это будет весьма символично», – подумал Джо. Через мгновение он услышал звук подъезжающей машины…
    Чашка падала, вращаясь по часовой стрелке. Солнце тускло отражалось от ее отполированной до блеска ручки. Удар, треск и тишина. Было слышно, как кофе из разбитой чашки растекается по полу бесформенным темно-коричневым пятном. Но ни один мускул не дрогнул на лице Кейт. Её реакция поразила Джо. Он был готов ко всему, но не к ее безразличному молчанию. «Понимаешь, Джозеф, – ее голос был ужасающе спокоен, – я не разделяю твоей точки зрения. То, что ты мне сейчас предлагаешь, это же абсурд. Ты хочешь, чтобы мы предали огласке наши отношения? Но это же скандал, который разом встряхнет сферу, в которой мы оба работаем. Это лишит меня того, чем я дорожу больше всего – стабильности, и нам придется выставлять наши отношения напоказ. Я так не могу».
    Сказать, что Джо был шокирован – не сказать ничего. Он не понимал, почему она не может отбросить все эти мысли чужих людей. Он думал, что неважно, что будут думать про них, в любом случае всем не угодишь. Но еще больше он не понимал, почему он, человек такого же склада ума, привыкший все анализировать и раскладывать по полочкам, смог дойти до этого, а она нет. А эта ее реакция… Мысли Джозефа постоянно вертелись вокруг того чувства, которое он увидел на ее лице в тот момент. Это было безразличие, и теперь он совершенно не понимал, что делать.
    Через неделю, Кейт Остин была переведена из Англии в Американское отделение «Deus Ex Machine Paper».


    Часть VI.

     Из полицейского протокола: «Тело расположено горизонтально в ванной, наполненной водой. Вода, скорее всего, была теплой на момент смерти, которая наступила от сильной кровопотери, случившейся из-за глубоких резаных ран. Раны были нанесены небольшим ножом из кухонного набора в область вен на сгибе локтя левой руки». Рядом с ванной стоял табурет, на котором лежал нож и предсмертная записка, написанная почерком погибшей.
    Далее приводится содержание записки: «Я принимаю это решение осознанно и прошу никого не винить. Я сама, по своему желанию, приняла «Стремление». Просто дело в том, что я увидела всю свою жизнь, так как не видела до сих пор. Я своими собственными руками загубила ее, я заколотила все двери, которые могли бы привести меня в светлую и, возможно, лучшую жизнь. У меня не осталось ни одного шанса, все я упустила или растратила впустую. Так что эта ванна и теплая вода – все, что мне остается. Прощайте. Хотя мне и прощаться не с кем».
    Спустя месяц препарат под названием «Стремление» был снят с производства, а оставшиеся запасы арестованы.
2011

Бесконечность

    Небо нехотя покрывает небосвод, звезды на котором не зажгутся. Оно, покрытое плотной облачной пленкой, просто темное - темнее, чем кинозал перед тем, как фильм начнется.
    Я плетусь. Мимо меня проходят сотканные из водяных стен дома, вооруженные светлыми, зовущими пятнами. Но им со мной не по пути. Рукотворные звезды пролетают в небесах, подмигивают, хвастаясь, мол, мы высоко, нам до тебя нет особого дела. Эти звезды коварны. Я посмотрел на них, и теперь мое лицо одето в маску из воды, а глаза подернуты мутной пленкой.
    Опускаю глаза. Теперь вокруг темные дымчатые силуэты. Это просто пятна, у них нет ни рук, ни ног. Они ровно, мерно и спокойно двигаются вокруг меня. А я с ними. Маска испаряется с лица, и силуэты превращаются в фигуры, обретая таким образом смысл и направление. Но насколько они уродливы! Их лица непропорциональны и совершенно неестественны. Выпирающими носами, впалыми глазами и длинными подбородками обладает буквально каждый из них. Настоящий экстракт уродливости. Рука судорожно тянется в карман, чтобы достать телефон, чтобы в отражении на его темном дисплее его мог увидеть себя. Надеюсь, что нормального.
    Преодолевая преграду в виде мокрых джинсов, краем глаза замечаю движение. Через мгновение меня сотрясает мягкий, но сильный толчок. Одна из теней, буркнув что-то, стремительно уносится от меня в массу таких же и сливается с ними. А телефон с внезапно звонким шлепающим звуком падает в лужу и разваливается на составные части.
    Замечательно. Просто прекрасно, черт подери. Я тянусь к нему, зная, что через мгновение на него опустятся сотни ног. Но не успеваю. Детали раздавливаются в крупную крошку, уничтожая последнюю возможность увидеть себя со стороны. Паника вырывается из груди громким выдохом, подбрасывает вверх и заставляет нервно оглянуться по сторонам в поисках помощи или поддержки. Но силуэты никак не реагируют, продолжая нестись куда-то, огибая меня. Тревога волнами накатывает на мозг, заставляя думать, что я становлюсь таким же, как они. И я срываюсь с места, на ходу ощупывая свое лицо, стараясь кончиками пальцев ощутить его правильность.
    С подбородком вроде все в порядке. Скулы, щеки и губы тоже правильной формы. Я смахиваю пот со лба, почти успокоившись. Но тут я натыкаюсь на нос. О боже, что с ним!? Он горбатый, выпуклый и просто огромный! Мои руки опускаются от безысходности. Теперь мне суждено стать таким же силуэтом, как те, что обступают вокруг. А был ли я когда-нибудь иным, более четким, более очерченным? Я задаю себе этот вопрос и не нахожу на него ответ. Быть может, моя уникальность всего лишь иллюзия? Тогда мне остается только одно. Я делаю шаг и растворяюсь во влажной, туго обтягивающей меня суете.
    Моих мыслей нет. Моего мозга нет. Меня нет. Я – силуэт, не имеющий конечностей и почти не существующий. Меня несет течение таких же иллюзий, плавно обтекая встречающиеся предметы, не путаясь, не переплетаясь. Как будто кто-то незримый ведет нас, вносит систему в хаос перемещающихся невесомых тел. Мы – течение, мы – поток. Поток без чаяний и смысла. Поток, бесшумно извивающийся в пространстве. Безжизненный и бессмертный. Холодный и вечно мокрый. Я не знаю, сколько прошло времени. Может быть час, а может и десять лет. Теперь во времяисчислении нет смысла. Зачем нужно время песчинке на шкуре бесконечной змеи, состоящей из неисполненных идей?
    Но впереди что-то происходит. Наш незыблемый, вечный поток разделяется на две части, огибая странный холм. Он порос короткой, насыщенно-изумрудной травой. Несмотря на то, что цвет темный, холм разительно выделяется из всего, что окружает меня. Каждая травинка наклонена под своим особым, совершенно неповторимым углом, но вместе они, невообразимым способом составляют единое, идеальное целое.
    Меня почему-то тянет туда, возникает желание прикоснуться к траве, ощутить ее. А течение уносит все ближе к развилке, и я понимаю, что пора выбирать. Голова срывается с мертвой точки и начинает оценивать происходящее вокруг. Я внезапно вижу затылки. Море затылков, уходящих далеко за горизонт, сливающихся с темными и непроницаемыми облаками. Голова поворачивается, и глаза замечают нечто, заставляющее меня подняться на цыпочки. На вершине холма горит свечка. Я вижу ее так ясно, как если бы держал ее в руках. И чем дольше она привлекает мое внимание, тем ярче и насыщеннее становится пламя. Теперь оно похоже на свет от лампы, а спустя секунду предстает горящим дисплеем телефона. У меня ведь был телефон! И я мог звонить! Стало быть, было кому звонить.
    Толпа вокруг волнуется, силуэты становятся более ощутимыми и твердыми. Я неожиданно обнаруживаю их недружелюбными, толкающими, мешающими мне. Из-за них взгляд больше не сконцентрирован на пламени, теперь я повернут к нему спиной. Они не хотят, чтобы я достиг холма! Ведь он отталкивает их, это единственное место, где поток распадается! Это озарение дает мне смутно понять, что теперь холм является целью.
    Локтями, коленками, ногтями я стараюсь прорваться сквозь окружающую меня сфокусированную неприязнь. Но я не успеваю! Не успеваю! Я уже поравнялся с холмом, но расстояние до него настолько огромно, настолько непреодолимо, что смысла в его достижении я не нахожу. Проще вернуться в лоно потока, гостеприимное и спокойное. Я знаю, что оно ждет меня. Но что-то не так. У меня не получается забыть свет, он манит, я отравлен им. И мерцание на вершине становится ярче, насыщеннее. Теперь и оно зовет меня, притягивая, словно магнитом.
    Вся толпа вокруг уже не единое целое, она волнуется, бурлит и сталкивается. Кто-то обращает внимание на свет и своим промедлением заставляет большинство запнуться. Мои мысли больше не путанные, они становятся более родными, более теплыми и спокойными. Но поток все еще силен, он уносит меня от холма. Я должен бороться! Помогая себе всеми конечностями, я тянусь к свету, направляю к нему свои помыслы и волю. И пламя отвечает мне, принося необъяснимую уверенность. А вокруг меня появляется пустота, поток огибает меня, как все препятствия до этого. Выбор сделан.
    Я толкаюсь вперед, набираю скорость и бегу, отталкиваясь от земли всем телом, от пяток до кончиков волос. И чем ближе холм, тем ярче пламя. Вот уже чувствуется его тепло, приятно обтекающее мое тело. И оно впитывает эту энергию, собирает, концентрирует ее где-то в области живота.
    Ковер из травы уже совсем близко, мне недостает только пары шагов. Плотная земля внезапно перестает быть таковой. Я оступаюсь и падаю. Ударяюсь подбородком, высекая искры из глаз, и останавливаюсь. Перед моим носом зеленеет сочная, живая трава, она манит меня, просит погладить ее. Рука сама собой тянется и хватает самую длинную травинку, подтягивает себя, а вместе с собой и меня, к ней. Теперь и земля сопротивляется моему движению, упирается, не дает мне идти. Но я борюсь. И побеждаю. Вот уже подбородок на траве. Плечи, живот, тело, ноги… Я выпрямляюсь во весь рост и оглядываю окружающую меня безмолвную неприязнь. И бросаюсь вверх по склону бегом.
    Дыхание сбилось, но я не замедляюсь ни на секунду. В спину впиваются миллионы глаз, следящих за моими движениями, желающие, чтобы я оступился, скатился по покатому склону в их ждущие объятия. Я стараюсь не обращать на них внимания и поднимаюсь все выше. Вершина уже близко! Необъяснимое волнение охватывает меня, я пошатываюсь, но беру себя в руки. Поднимаю ногу и вступаю на плато. В его центре горит ничем не поддерживаемое огромное пламя. Оно правильной круглой формы и освещает все вокруг. Почему же я не замечал его раньше? Я подхожу ближе, но жар не обжигает меня. И интуиция подсказывает, что надо войти в него, слиться с ним. Последний раз я оглядываю море силуэтов и иллюзий и вхожу в пламя. Мысли с огромной скоростью проносятся в голове. Я исчезаю…
    Я не идеален. Я не силуэт и не форма. И я не экстракт уродливости. С высоты миллиарда звезд я вижу все и вся. Я вижу все спокойные, размеренные течения, кольцами охватывающие планету. И немногочисленные холмы, привлекающие одиночек, напуганных и растерянных, но все еще сильных. Но я уже не из их числа. Ведь я видел солнце.
2011

День, когда Стивен начал курить

 Часть I

Этот рассказ начался с вопроса, адресованного мной моему старому другу Стивену Корли. Мы тогда сидели в баре, и он очередной раз отправился покурить. Тогда я и задал ему простой вопрос: «Слушай, Стив, а как ты, собственно, начал курить?» Далее он приводится от моего лица.
«На зебре жизни Стива уже давненько шла черная полоса. И теперь она плавно приближалась к заднице. А ведь день начался ровным счетом как обычно.
Будильник зазвенел ровно в полвосьмого и он, с ругательствами, рвущимися сквозь зубы, отключил его и швырнул в глубины комнаты. Проклиная все на свете и, в первую очередь, себя за то, что накануне субботы не отключил будильник, он повернулся на другой бок и попытался заснуть. Но сон, естественно не возвращался. В сотый раз, поймав себя на том, что он разглядывает цветочки на обоях, вместо того чтобы сладко спать, Стивен, с рвущимися сквозь зубы уже совершенно нецензурными проклятиями, сел на кровати.
Спустя восемь минут он нашел себя на кухне заваривающим последнюю ложку растворимого напитка, назвать который кофе не поворачивался ни язык, ни какая-либо другая часть тела. Он делал это скорее по привычке, чем из-за некой потребности в синтетическом кофеине. Вздрогнув от звука распахнувшейся от ветра форточки, Стив все же сел за стол и попытался сообразить, в каком измерении он находится и что все же было вчера.
Он прекрасно помнил, что его позвал Леонард, сослуживец, на очередной юбилей очередного знакомого. По его классификации, этот «взаймы бы не дал, но парень годный». Первый час вечеринки тоже прекрасно запечатлелся в памяти, а вот дальше пустое белое пятно. С мыслью, что на коньяк так налегать не стоило, Стив отправился в ванную.
Там из зеркала на него смотрел человек, в котором от привычного отражения остался только синий цвет глаз и шрам на подбородке. Печально выдохнув, он начал водные процедуры.
Через двадцать минут он вышел оттуда чисто выбритый, приятно пахнущий и чуть менее недовольный. Солнце по этому поводу даже выглянуло из-за облаков, прочно оккупировавших небосвод, но ненадолго. Правда, стоило Стивену подойти к окну, его настроение упало до первоначального, удручающе низкого положения.
На улице стояла осень. Но не осень из романтических фильмов с прекраснодушным ковром из желтых листьев и изредка выглядывающим, но все еще ярким и теплым солнцем. Вместо ковра из листьев на земле просторно располагались лужи, деля пространство с грязью и травой, а небо было похоже на выпотрошенную подушку. На его, совершенно ватном фоне, как куски поролона плыли облака вперемешку с иссиня-черными тучами. Солнцем и не пахло. Но, словно богу погоды и этого было мало, зарядил мелкий, но крайне назойливый моросящий дождь. Этот дождь был из тех, что при всей своей кажущейся безобидности, так и норовит парой холодных и злых капель попасть прямо за шиворот и, стекая по позвоночнику, они доставят вам массу пренеприятнейших чувств. У такого дождя есть еще одно каверзное и подлое свойство – он, в самый неподходящий момент может перерасти в настоящую стену дождя, скрывающую любые предметы в радиусе пяти метров непроглядной пеленой из воды. Или же вовсе закончиться, до краев наполнив лужи и сделав грязь еще более жидкой и менее смываемой.
«Как же не хочется туда. Но единственный человек, да и вообще, единственное, что способно поднять мое безнадежно унылое настроение, это Мари» – Подумал Стив и отправился одеваться. Мария – это его единственный и лучший друг. Они познакомились в далеком детстве, в одном из тех летних лагерей, в которые детей запихивают либо родители, либо чувство одиночества. С тех пор прошло уже семь лет, и они оба знают, что могут друг на друга положиться. «И правда, пора навестить ее. Уже две недели как мы не выходили на связь. Да и нужен ли повод, чтобы двум друзьям встретиться?» – размышлял Стивен, когда обматывал шею шарфом. И когда накидывал лямку сумки на плечо. Да и когда дверь запирал, мысли были примерно теми же.
Выходя из подъезда, он испытал слабый приступ радости оттого, что в давние времена Мари поселилась всего в десяти минутах ходу от него. Так что и дождь можно было стерпеть.
Выходя из подъезда, он испытал слабый приступ радости оттого, что в давние времена Мари поселилась всего в десяти минутах ходу от него. Так что и дождь можно было стерпеть.
«Надо купить ей сигарет», – мелькнула у него в голове очередная мысль. Приносить ей пачку L&D стало неким ритуалом с тех пор как три года назад она начала курить, а бросать не спешила. Как он ни просил. Поначалу, он сопротивлялся, но потом, как обычно и бывает, сдался. А однажды, когда ее бросил какой-то южный ухажер, и она, как обычно в расстройстве, позвала его для того, чтобы излить душу, оказалось, что у нее кончились сигареты, он их и купил. С тех пор так и пошло, что, приходя к ней, он неназойливо оставлял пачку где-нибудь. И корить себя за это тоже давно перестал.
А на улице погода разыгрывала настоящее представление. Редкие гнилые листья крутились в воздухе и так и эдак, выписывая совершенно невообразимые фигуры и уносясь все выше, чтобы скрыться в небесах или на скатах крыш. Когда Стиву оставалось минуты две до ларька, поднялся сильнейший ветер, настолько сильный, что, казалось, ему было под силу выдуть саму суть из вещей, деревьев, птиц, изредка пролетающих в небесах и не менее редких людей, пробегающих мимо. «Один я, как дурак, тащусь по этой мерзкой погоде – В который раз пришло ему в голову – Хотя, мне хотя бы есть куда идти. И не в пустую квартиру навстречу квартальному отчету, взятому на дом. А к Мари, которая всегда мне рада».
Бело-синяя пачка L&D своим уголком натирала руку Стива, соседствующую с ней в кармане. Но он этого не замечал. Ведь вот она, арка в ее двор. Каждый раз, когда он так же, без приглашения (что бывает крайне часто) навещает Мари, арка кажется ему то длинным тоннелем без конца и начала, то коротенькими воротами во двор. Все зависит от настроения, с которым он через нее проходит.
А двор настолько обыкновенен и нормален, что это тоже в какой-то степени незаурядно. Вздумай какой-нибудь художник перенести его на бумагу, ему бы понадобились только три цвета: темно-серый, серый и светло-серый. Светло-серый для неба, которое больше нигде не кажется столь холодным, бездонным и беспросветным. Темно-серый для земли, луж и окон, которые даже вечером обычно темны. А серый для всего остального. Для машин, кустов, цветов, крыш и деревьев. Кажется, принеси ты сюда ярко-красный куб, положи его на землю, и, стоит тебе отвернуться и вновь взглянуть на него, он уже посерел. Двор сделал свое дело.
В таких дворах живут такие же серые, насквозь обыденные люди. «Почему она поселилась в таком месте, ума не приложу» – неизменно проносилось в голове Стива, когда он приходил сюда. Живая, умная и тонкая Мари стала той, кого этот двор сделать серой так и не смог.
И вот он стоит перед домофоном. Набирает номер ее квартиры. Пиликанье прибора вызывает в нем тучу воспоминаний, проносящихся как слайд-шоу. Вот он провожает ее до дома в те времена, когда они встречались. Вот она успокаивает его, совершенно раздавленного, после того как его бросила его последняя девушка, оказавшаяся прекраснодушной особой не от мира сего. А вот они просто сидят и болтают на ступеньках подъезда солнечным летним днем. «Прекрасное было время» – мчится мысль вдогонку воспоминаниям.
Но что-то долго она не отвечает. Несмотря на то, что это случается довольно часто, он каждый раз волнуется. «Ладно, позвоню ей», – думает Стив, доставая телефон. И тут же вспоминает что денег на его счете давно уже нет, а положить он так и не собрался. Остается только попросить у прохожего. Но в наше время получить так просто помощь от незнакомца на улице – довольно незаурядное происшествие. «Это единственное, что мне остается», – подбадривает он себя, ища глазами прохожих, осмелившихся в такую погоду выйти из дому. А улицы смотрят в ответ редкими светящимися оконными проемами, и, кажется, ждут чего-то. Они как будто высматривают что-то сквозь дождь и слякоть. Вроде бы желают помочь, а вроде и нет.
Из-за туч на улице темно почти как ночью. «Значит, в этой темени мне предстоит найти моего спасителя? Или не найти. Более чем прозаично» – сказал вслух Стивен и вышел из арки на поиски»


Часть II

«Кто бы мог подумать: прошел час, и никого нет, – сказал Стив вслух. – И я уже сам с собой разговариваю, замечательно». Он уже обошел весь квартал вдоль и поперек, вымок под начавшимся и закончившимся дождем и теперь сидел на скамейке в безымянном дворе. На левом краю этой же самой скамейки ровно и незыблемо, несмотря на дождь, стоит детский куличик. Кажется, что он является самой мелкой, но одновременно самой главной деталью этого двора. И не дай Бог у какого-нибудь шалуна поднимется рука на него. Гармония тут же будет нарушена и двор, а вместе с ним и весь мир отправятся в тартарары.
Но Стивен не замечает его. Его вообще мало что интересует в данный момент. Но тут происходит внезапное, с одной стороны почти невозможное, а с другой - совершенно обыденное событие. Оглушительно, толчками звуков пробивая тугую пленку тишины и полного беззвучия, в крайнем подъезде пиликает интерком, сообщая, что дверь открыта. Брови Стива мгновенно взлетают вверх, одновременно с остальным телом. Он, быстрым шагом, более похожим на скачки, направляется в сторону звука.
Под козырьком, освещенная тусклой лампочкой, стоит обыкновенная девушка и закуривает. Он подлетает к ней как голубь, заходящий на посадку, как истребитель, возвращающийся в металлические объятья авианосца, при этом, пытаясь изобразить милую улыбку. Девушка вздрагивает.
– Здравствуйте, - начинает он.
– Добрый вечер.
– Я, несомненно, мешаю вам, но, понимаете ли, мне очень, просто крайне необходимо позвонить.
– Кому же?
– Другу… Подруге.
Только теперь он замечает, насколько сложная гамма чувств отражается на лице девушки. Там есть и досада на то, что незнакомец пристает к ней в столь поздний час и раздражение. Но одновременно с ними, как гость, которого замечаешь в последний момент, там присутствует и понимание. И этот факт дарит Стиву надежду.
– Гм, но у меня…
– Понимаете, мне очень надо ее увидеть. А на моем телефоне баланс давно уже в минус ушел. Уже полтора часа как я ищу кого-нибудь с телефоном при себе, успел попасть под дождь, но никого не нашел.
– Ну-у, окей, держите.
Он хватает телефон крепче, чем утопающий берется за спасительную соломинку. Набирает номер. И ждет, когда голос Мари прервет череду раздражающих гудков. Спустя три минуты наивный женский голос сообщает ему, что абонент занят и не может ответить на звонок. Но Стив не сдается, он повторно набирает номер. Теперь диктор говорит, что телефон абонента выключен. На душе у Стивена становится пусто. Он скупо благодарит девушку, не обращая внимания на её сочувствие, и уходит в сгущающуюся темноту.
«М-да, это было очень глупо, вот так к ней ломиться без приглашения, даже не предупредив о себе. Но, опять же, до этого проблем не возникало. Странно», – думает он и уходит туда же, откуда пришел, в темноту».


Часть III

«Спустя полчаса, Стив нашел себя медленно раскачивающимся на ржавых детских качелях, каждое движение которых сопровождалось душераздирающим скрипом. В воздухе, как это всегда бывает после дождя, стоял запах чего-то нового, казалось, воздух вокруг уже не тот, что был прежде, словно старый заменили специально сохраненной в секретных резервуарах особенной смесью, но не обезличенным O2, а неизвестным доселе, но поразительно родным составом. И все вокруг стало дышать по-новому, вторя изменениям, произошедшим с воздухом. Все, кроме Стивена.
Он крутил в руках пачку сигарет и спокойно думал. В этот момент у него, наверное, было ощущение как будто весь мир убегает вперед, а он остается в прошлом. Воспоминания крутились вокруг него, как стая мотыльков рядом с  керосиновой лампой, то появляясь, то исчезая. Вот уже семь лет как Стив и Мари знакомы, и много чего происходило за это время.
Он вспомнил лес, в котором они гуляли спустя неделю после их знакомства, в те времена, когда все казалось большим и нескончаемым, когда и деревья были выше и небо голубее. Их разговоры о всякой белиберде, в которых иногда проскакивали нотки серьезных и личных мыслей, приводившие обоих в смущение.
Вспомнил ограду парка, на металле которой запечатлены их разговоры пятигодовалой давности. Вспомнил, как она помогала ему бросить курить, и как он отговаривал её от того чтобы начать. Это была вторая их крупная ссора. И тогда его посетило что-то вроде озарения».

И, черт подери, в этот момент его повествования он, хитро улыбнувшись, сказал, что уже поздно и ему пора домой. Да, старина Стив знает, как поддержать интерес к рассказу. Спустя пять минут, он оделся и, пожав мне руку, вышел навстречу буйно пляшущему в воздухе снегу. А я остался сидеть в баре «У Джея». Это тот, который на перекрестке Седьмой и Кентербери. Передо мной на столике стоял нетронутый стакан виски, настолько меня заинтересовала его история. Да и по правде говоря, дерьмовый у Джея виски. Его пьют только клерки из офиса напротив, да редкие доходяги без денег. Это мне тоже Стив сообщил. Зато тут можно в бильярд поиграть, да и музыка хорошая. Единственный бар в округе, в котором можно послушать Queen, Nat King Cole и Фрэнка. Странно, что нигде поблизости их не играют, великие же люди. Вообще, если считать в целом, это замечательное место. Почему-то только заходя в этот бар, люди становятся теми, кто они есть, их жизненная шелуха перестает покрывать плечи и падает на пол, почти мгновенно растворяясь от соприкосновения с поверхностью. А потом они, исходя из повеления их, уже непокрытой души занимают то место, которое им присуще. Многие забиваются в темные углы, по привычке таясь от окружающих, а кто-то наоборот, выходит к бильярдному столу, вступая в свет неоновых ламп. Некоторые занимают места у стойки, что интересно, это обычно весьма вызывающе выглядящие, либо крайне скромные люди. А кто-то, почувствовав себя непокрытым, судорожно бежит на улицу и исчезает из виду.
Даже заказы они делают соразмерно своим жизненным предпочтениям. Виски, джин, вино или водка – напитки сами собой расходятся в руки тех, кому они предназначены изначально. И пьют их все тоже по-разному. Кто-то потягивает через трубочку, медленно смакуя каждую каплю жидкости, при этом, поглядывая на всех вокруг, а кое-кто поглощает содержимое стакана большими жадными глотками, исподлобья наблюдая за окружающими. А в некоторых я вижу что-то среднее между предыдущими двумя типами. Долгое время я присматриваюсь к людям, и кое-что сумел разгадать. Хотя, может быть, это просто самообман.
Однако и мне пора уходить. Скоро бар закроется, а я не хочу выслушивать ежевечернюю болтовню Джея, слишком мало было выпито сегодня. Он классный мужик, много повидавший в жизни, но временами, точно по графику, становится чрезвычайно болтливым. Я надеваю пальто, обматываю вокруг шеи шарф и выхожу навстречу снежному Чикаго. Дверь тихо хлопает за моей спиной, и бар пропадает в ворохе пляшущих снежинок.


Часть IV

Я познакомился со Стивом, кажется, в две тысячи втором, в баре, весьма похожем на тот, что принадлежит Джею. По крайней мере, виски там был таким же дерьмовым. Назывался он «Шотландия» и находился в центре Уэльса. Жизнь иронична временами.

Я в то время путешествовал по Англии, осуществляя, таким образом, мечту своего детства. Остановился я в небольшом отеле и решил прогуляться на сон грядущий, так сказать, осмотреть окрестности и случайно заглянул в бар. Сидело там человек десять от силы, вокруг царила атмосфера настоящего английского паба. Следует заметить, что, заходя в подобные заведения, я всегда занимаю столик по центру правой стены. В этот раз, там сидел человек, но я решил не изменять привычке. Бармен с непроницаемым лицом налил мне пинту местного пива, и через три секунды второе место за моим привычным столиком перестало пустовать.
Какое-то время мы провели в молчании. Я смаковал эль, оказавшийся просто волшебным на вкус и изредка поглядывал на моего соседа, таким образом, изучая его. Он обладал совершенно непримечательным внешним видом. Видавший виды светло-коричневый пиджак покрывал неширокие плечи, а из-под него выглядывала черная рубашка. Ну а сосед мой был, по-видимому, погружен в свои мысли и на меня внимания не обращал. Когда мой стакан наполовину опустел, он поднял глаза и в них, спустя секунду мелькнула искра узнавания. «Вы, кажется, поселились в отеле «Пузатый кит»?» – спросил он спокойным голосом. «Да», – заинтересованно ответил я, уже которую минуту гадавший, что за человек мой сосед по столику.
– И приехали сегодня утром?
– Именно. А как вы это узнали?
– Все просто: я остановился в доме напротив и сегодня утром видел, как вы приехали.
– «Остановился»? Значит вы тоже не местный?
­– Ага, я путешественник, так же как и вы.
– Но как…?
– Как я узнал, что вы путешествуете? Помилуйте, это же просто. Количество багажа и тот факт, что все уложено в одну сумку, а также ваша одежда определенно свидетельствовали о том, что вы путешественник.
– Да, и правда, просто.
– Вот видите. Кстати, меня зовут Стивен. Или Стив, как вам угодно. Для меня большой разницы нет.
– А меня Джереми. Очень приятно.
– И мне, Джереми.
– Значит, вы тоже решили повидать Англию?
– Да, посетить эту прекрасную страну было мечтой моего детства. И, в наплыве сентиментальности, я решил ее исполнить.
– Хм, вы удивитесь, но у меня в детстве была точно такая же мечта. Не знаю насчет сентиментальности, но как-то вдруг захотелось чего-то нового. Да и зарплату как раз выдали.
– Ха, отлично вас понимаю. И как вам старушка Англия?
– Прекрасна в своем многовековом великолепии, – с улыбкой ответил я, и мы чокнулись.
– Когда я был ребенком, – продолжил Стив после большого глотка, – весь мир еще не оправился от «британского нашествия». Тогда все просто боготворили Англию. Для меня, она всегда была и будет связана с той атмосферой, когда из каждого радиоприемника звучали «The Beatles» и люди, услышав музыку, застывали на мгновение, а потом продолжали делать свои обыденные дела, но все их движения теперь были наполнены новым смыслом. Вот тогда я и решил посетить Великобританию.
– Вы знаете, мне кажется, что и сейчас, когда из радио звучит музыка «Beatles», люди замирают, и жизнь их наполняется новым смыслом. Но, так или иначе, это чертовски хорошие условия для появления чертовски хорошей мечты. За мечту! – мы снова чокнулись и выпили. Мой стакан опустел, и я хотел было отлучиться, чтобы заказать еще эля, но Стив посоветовал попробовать джин. «Только не смейте брать виски. Честно говоря, он здесь весьма паршивый», – тихо добавил он. Спустя минуту, я снова сидел за нашим столиком и потягивал джин.
– А как родилась ваша мечта?
– Ну, у меня все проще. Мои родители из Англии, но так получилось, что я никогда не посещал берега туманного Альбиона. Учитывая те прекрасные картины, которые расписывали мои старики, рассказывая о родине, в моем, тогда еще детском воображении, родился образ сказочной страны.
И как вам, сказка сбылась?
– Ну, местами старушка Англия, конечно, не дотягивает до тех восторженных рассказов, но знаете что? Частенько она заставляет их выглядеть блекло по сравнению со своими красотами.
Мы улыбнулись и выпили за красоту.
Так мы просидели до поздней ночи, разговаривая о самых разных вещах, и оказалось, что Стив, по крайней мере, если судить по его взглядам и вкусам, очень похож на меня. Расставаясь, мы тепло попрощались и договорились, что завтра он зайдет за мной и покажет окрестности, которые, по его словам, были просто чудесны. Я с радостью согласился и только попросил, чтобы он не заходил раньше десяти, ибо я собирался поздно проснуться. В ответ он рассмеялся и ответил, что сам проснется никак не раньше одиннадцати. Договорившись таким образом, мы разошлись: я направо в отель, а он налево, в небольшой двухэтажный дом, принадлежащий некому Гарри. Следующий день обещал быть весьма интересным.


Часть V

Я проснулся в пол-одиннадцатого и минуты две вспоминал, кто я и где нахожусь. Потом настало время обыкновенных утренних процедур. Спустя пятнадцать минут я стоял внизу, одетый и готовый ко всему. Впереди нас ждали близлежащие луга, зеленеющие холмы и небольшая речушка. Эта красота, хоть и была в изрядной степени облагороженной, меня весьма впечатлила. Мой новый знакомый тоже нашел ее захватывающей, но, как заметил он, эта речка смотрелась бы гораздо лучше, если бы мост, перекинутый через нее и оградка по берегам, никогда не существовали.
Естественно, на протяжении той прогулки мы вели неспешную беседу, под стать окружающему пейзажу. Разговор шел в основном о наших рутинных жизнях, оставшихся на родном материке. Как оказалось, Стивен работал креативным директором компании, одной из множества рекламных предприятий, появившихся в то время, как грибы после дождя. К слову, он сделал несколько снимков «окружающей пасторальности», которые, по его мнению, могли пригодиться в работе. На что я заметил: «Да ты, должно быть, весьма любишь свою работу», – на тот момент мы уже перешли на ты.
– Да, я действительно занимаюсь любимым делом, и это меня несказанно радует. Наверное, не каждому дано найти работу себе по душе, и при этом получать достаточно, чтобы можно было без особых проблем для бюджета пить ром в английском пабе, а на следующий день осматривать окрестности уэльского городка.
– Ну, а чем ты занимаешься кроме работы?
– О, я пишу картины. И весьма неплохие, насколько я могу судить. В Лувре они, конечно, не выставляются, но, тем не менее, в определенных кругах я даже популярен. В Нью-Йорке есть небольшая галерея под названием «Congratulated Representative». Там постоянно выставлены репродукции моих лучших работ.
– Хм, а почему репродукции? Или подлинники слишком драгоценны? – с улыбкой спросил я.
– Просто, несмотря на то, что пишу я довольно активно, свет увидело лишь несколько моих картин. При этом я совсем не рассчитывал ни на какую популярность. Я вложил в них душу и не хочу, чтобы к моей душе прикасалось такое количество совершенно незнакомых людей.
– Пожалуй, я могу тебя понять. Кстати, семья у тебя есть?
– Ну, у меня есть девушка, если ты об этом.
– Ого, и давно встречаетесь?
– Полтора года. Она самый чудесный человек, что я когда-либо встречал на Земле. Понимаю, звучит банально, но такова правда, черт подери.
– Словом, у вас все серьезно.
– Именно. После приезда из Англии, я собираюсь сделать ей предложение.
Он порылся немного в сумке, висящей у него на плече, и извлек оттуда небольшую коробочку, которую передал мне. В ней было кольцо с камнем, по ободку которого тянулась замысловатая вязь. Я секунду разглядывал его и, со словами «Шикарное кольцо», передал обратно.
– Да, я с неделю его выбирал.
– Ну и поздравляю с будущим праздником.
– Спасибо.
Наверное, я должен объяснить, почему едва знакомый человек так легко открыл мне душу. Все дело в том, что я давным-давно обнаружил в себе талант, хотя уместнее было бы назвать его проклятием. Он заключается в том, что  любой, даже самый серьезный и закрытый человек рассказывает мне все его душевные переживания и трагедии спустя десять минут после начала разговора. Даже, несмотря на то, что вижу я его в первый раз и, что самое главное, не прикладываю к этому ровно никаких усилий.
Сколько всего я пережил из-за этого дара. Поначалу, эти внезапные откровенности и вовсе пугали меня. Помню, чтобы добраться до работы, мне надо было сделать пересадку с одного автобуса на другой. И вот, я зашел в транспорт, оплатил проезд и спокойно сел к окну. На следующей остановке в автобус зашел человек и, несмотря на то, что автобус был фактически пуст, подсел ко мне. Поначалу он, конечно, молчал, но хватило его ненадолго. За те десять минут, я узнал, что его жена пьет из-за того, что не может забеременеть, а у него проблемы с карточными долгами. Он просто так, безо всякой причины поведал мне о том, как рушится его брак, о том, кого он ненавидит на работе. Даже пароль от компьютера босса был мне доверен. Все это было бы вполне логично услышать от старого друга, потерявшегося в этой жизни, но не от совершенно незнакомого человека. Но даже так я бы, наверное, смог забыть про тот случай, если бы они не повторялись раз за разом. Черт, я до сих пор не знаю, что мне делать с этими чужими воспоминаниями. Не знаю, потому что их невозможно забыть. А как много было безответной любви по отношению ко мне, сколько чистых, ни в чем не виноватых сердец было разбито.
Спустя какое-то время после того как я принял это проклятие, оно начало меня затягивать. Правда, то, что это именно проклятие, я тогда не осознавал. Ежечасно, самые сокровенные мысли рассказывались мне по десятку в день. Чаяния, доступные лишь лучшим друзьям и спутникам жизни, становились известны мне за считанные минуты. Ссоры с друзьями, причуды мироощущения, семейные конфликты и извращенные желания, все это становилось мне известно. Скажу сразу, я никому и никогда не рассказывал из слова из того, что слышал от тех бедных людей. Наверное, это было просто нежелание делиться. Но разве такое знание не может не опьянять?
Однако, прошло время и я, так сказать, наигрался. Ведь, как известно, у любой медали есть обратная сторона. Действие этой непреложной истины я сполна испытал на себе. Впервые это случилось, кажется в девяносто девятом. Да, это был октябрь девяносто девятого и тогда мне приснился тот сон.


Часть VI

Мне снилось, что я на прекрасном пляже. Море прозрачное, как алмаз, лениво омывало песок такого насыщенного желтого цвета, что казалось, будто я попал на открытку из серии «Приезжайте на Багамы». Правда, как это всегда бывает во сне, все вокруг казалось совершенно естественным и не менее реальным, чем, скажем, моя рука. Сон начался так: я нашел себя смотрящим в горизонт, за которым голубое небо сливалось с голубым океаном так, что невозможно было сказать, где конкретно находится линия горизонта. Спустя две секунды я почему-то обернулся. Сзади, обращенные лицами ко мне, стояли члены моей семьи. Отец, обнимающий за плечи мать, а чуть ближе ко мне стояла Энн, моя жена. Лучшая женщина на планете. Обеими руками она обнимала детей: семилетнего мальчика и одиннадцатилетнюю девочку. Моих детей. Один взгляд, брошенный на них, вызывал у меня в душе такие чувства, что вся окружающая красота мгновенно терялась на их фоне. Я глядел на их лица и видел давно знакомые и милые сердцу черты. Мгновение спустя, дети сорвались с места и с радостным криком «Папа!», прыгнули на меня, пытаясь повалить на землю. Я притворно упал и, таким образом, начал веселую кучу-малу. В процессе мы переместились на мелководье и стали барахтаться в прохладной воде. Это было настоящее, чистое счастье.

Здесь рукопись прерывается

Итак, мы веселимся, и сердце мое наполнено радостью. Но вдруг, как будто по щелчку выключателя, место радости занимает тревога. Она растет и растет внутри меня, наполняя собой сначала живот, а потоми все тело. Я пытаюсь найти причину такого странного чувства и невольно поворачиваю голову в сторону океана. Со стороны горизонта на нас движется огромная, просто катастрофических размеров волна. Она затмевает собой небо и окружает со всех сторон. Листва, песок, да и само солнце темнеют при её приближении, а сама она при этом все увеличивается. Но что еще более страшно, никто из моих родных не замечает её. Я пытаюсь пошевелиться, сделать хоть что-нибудь, но тело лежит на месте, не отвечая ни на какие позывы. Волна заносит над нами свой пенный гребень, и я чувствую соленый привкус на губах. Но это не первые капли океанской воды, достигнувшие земли, нет, это слезы, тихо стекающие из моих глаз. Я в отчаянии закрываю глаза, потерявший все силы на борьбу с собственным телом. И в этот момент я проснулся.
Первой моей мыслью тогда было, что это просто сон и ничего больше. Я успокоил себя, таким образом, и, уже без каких-либо сомнений, вышел на кухню, ожидая встретить жену, готовящую завтрак. Но там было пусто. Я удивился, но подумал, что она, должно быть, занята детьми. Однако через десять минут выяснилось, что весь дом пуст. Сказать, что я был в ужасе, значит, ничего не сказать. Меня охватила паника, такая, что я был не в силах пошевелить ни одним мускулом. Через две секунды такого неподвижного состояния, у меня получилось повернуть голову и первое, что я увидел, была каминная полка с фотографиями. Тут одинокая мысль заскочила мне в голову, я осознал: у меня никогда не было ни жены, ни детей, а родители из сна полностью отличались от настоящих, разведенных семнадцать лет назад и смотрящих на меня с черно-белых фотографий. Сон, в который я поверил, оказался воплощением воспоминаний, рассказанных мне случайным попутчиком в поезде неделю назад.
Вот  в чем заключается оборотная сторона моего таланта. Прошли годы, и теперь я не могу с уверенностью заявить, является ли хоть одна крупица моей памяти действительно моей. Я уже не уверен ни в моем детстве, ни в воспоминаниях о моих родителях, удачах и передрягах. Что если я теперешний, лишь воспоминание из рассказа случайного попутчика? Ну, нет, тогда бы я не знал о моем проклятии. Но на сто процентов уверенным быть нельзя.


Часть VII

Тем не менее, я чувствую, что должен рассказать историю Стива до конца. Ведь на следующий день мы встретились с ним в том же баре, и он закончил свой рассказ.
Итак, Стиву в голову пришла мысль. Она дала ему силы вернуться домой и позвонить Мари еще раз с домашнего телефона. И еще. Он набирал её номер раз за разом, пока она, наконец, не ответила. «Нам нужно срочно встретиться. Давай через полчаса, там же где и обычно», – сказал он и повесил трубку. Их местом встречи было маленькое опрятное кафе, совершенно безлюдное в тот час.
И Мари пришла. По правде говоря, Стив даже немного опоздал. Естественно, она была раздражена. Первое, что Стив от нее услышал было: «Какого черта?»
– Мне очень нужно было с тобой поговорить.
– Это-то я поняла, но почему сейчас?
– Потому что мне в голову пришло кое-что очень важное для нас обоих. Но прежде: где ты была? Я тебя обыскался.
– Я ужинала с Робертом и не хотела, чтобы меня беспокоили.
«О нем я совсем забыл» – пронеслось в голове у Стива.
– Понятно.
– Так что такое важное пришло тебе в голову? – спросила Мария и закурила.
– Помнишь дни в детском лагере «Длинная река»? Конечно, помнишь, ведь тогда мы и познакомились.
– Ага, ты признался мне в любви через неделю после знакомства. – она выдохнула дым.
– Ну, мы были детьми. Но те деньки были поворотными в наших, эм… отношениях. Мы смогли, несмотря на ту неловкость, да и отсутствие какой-нибудь любви с твоей стороны, стать друзьями. Но дело в том, что вчера я кое-что переосмыслил. Ведь все это время, именно я вел нас. Например, если мы где-нибудь встречались, то по моей инициативе, я все время за что-то боролся и куда-то нас тащил.
– Что-то я ничего не понимаю.
– Я говорю, что ты просто тащилась за мной.
– Э-э, ну может быть.
– И когда я это понял, следующая мысль пришла мне в голову: «А почему я такой неугомонный? Я ни для кого, в том числе и для других моих старых и добрых друзей, так не стараюсь». И единственный логичный ответ – я все еще люблю тебя. Уже не так глупо и энергично, но все еще люблю. Костер, который зажегся в лагере, уже потух, но угли его все еще горячи. И знаешь что? Я решил, что мы либо пойдем дальше вместе, либо разойдемся совсем. Сам факт существования таких чувств не дает мне возможности довольствоваться дружбой. Черт, я говорю как робот. Но, тем не менее, выбор тебе дан, и надо его сделать.
– М-м, я не знаю. А ты вправе меня заставлять?
– Не думаю, что это важно. Все шло к тому, что рано или поздно тебе все равно пришлось бы его сделать.
– Но… но я не знаю.
– Это все, что ты хочешь мне сказать?
– Да, – тихо ответила она.
– Что?
– Да – сказала она громче.
– То есть как? – Стив растерялся.
– Прости меня, но я тебя не люблю. И мне тебя не переубедить, – ответила ему Мария, глядя в пол.
– Все ясно.
Стивен резко встал, оделся и вышел на улицу. И там, засовывая руки в карманы, он наткнулся на пачку сигарет, предназначенных ей. Первой его мыслью было выбросить их и дело с концом. Он поднял бело-синюю пачку L&D на уровень глаз и собрался было выбросить её в ближайшую урну, но не сделал этого. В магазинчике напротив он купил зажигалку и не торопясь отправился в небольшой скверик, находящийся неподалеку. Там он сел на скамейку, застыл на секунду, потом резким движением достал пачку, помедлил еще чуть-чуть и закурил. Дым, ворвавшийся в его легкие, принес странное чувство спокойствия и удовлетворения. Так Стив просидел около часа, куря одну за другой, потом неспешно встал и отправился домой. О Мари он больше ничего не слышал.
Рассказ его закончился словами: «Джереми, я вел себя как круглый идиот, но, ни о чем не жалею. По-моему, это было правильное решение. А ты что думаешь?». «Не знаю, Стив, не знаю», – ответил я.
 Честно говоря, я не имею ни малейшего понятия, зачем я все это написал и что с этой рукописью делать. Скорее всего, я её сожгу. После всего услышанного за мою жизнь, рассказ Стива вроде бы не был чем-то сильно выдающимся. Но, тем не менее, что-то в нем тронуло меня. Может быть тот факт, что начался он с обычного вопроса и, фактически, был инициирован мной. Не знаю. Не уверен. Так или иначе, мне кажется, что я сделал то, что должен. Никто и никогда это не увидит. Прощайте.

Джереми Шепард.

8 января 2008

2012