Екатерина Крутихина, 11-б класс
Лета
Было холодно и отчего-то страшно. Тропинка узкая, скользкая, по сторонам – каменные завалы. Полнейший хаос вокруг наводил мертвенную тоску. Рассеянный зеленоватый свет, чуть позволяющий видеть дорогу под ногами, падал из невидимых щелей. Изредка поблизости падали со звуком лопающегося стекла капли. Вдруг какое-то движение воздуха, потянуло влагой; сырая глыба известняка, поворот дорожки, и – река! Свет! Правда, свет тоже неяркий, но хоть ноги и руки видно. Вот и всё, значит. Река, - значит, пришел. Кончено.
Человек оглянулся. В беспорядке и мерцании камней теперь не различить щели, к которой привела его тропинка. Да, впрочем, назад и так уже нельзя. Человек подумал, потом строго вслух сказал: «Нельзя!» – и испугался своего голоса, пробудившего заунывное эхо.
Сначала человек пошел направо, но вскоре заметил, что каменные глыбы снижаются над рекой, образуют пещерный свод. Невдалеке река вытекала из-под каменной горы, вершиной уходящей в сине-зеленый мрак. Река именно текла: не бежала, не струилась, не бурлила. Вода была чистейшая, но не блестела, у берегов не плескалась.
«Значит, пойду по течению, видно туда надо мне…», - наглядевшись, решил человек. И зашагал обратно. Вскоре обнаружил, что идет правильно: у берега виднелась фигура. «Теперь точно – всё!» – еще более серьезно и печально подумал одинокий путник. Приблизившись, он разглядел лодку и в ней человека. В берег рядом была воткнута палка, на конце которой висел фонарь. Свет от фонаря шел желтый и тут идущий вдруг понял, что единственное реальное во всем этом призрачном каменном мире – фонарь. Огонек слегка покачивался и прыгал, словно живой; понятно было, что он горячий, что он чужой и ледяной тусклой реке, и даже этому черному человеку в лодке. И до слез горько стало путнику: вот огонек, вот последний след живых, кажется, роднее ничего не было и, ясно уже, не будет.
Человек подошел, близоруко прищурился на лодку, помялся и, кашлянув, сказал:
- Здравствуйте! Я, наверное, к Вам…
Лодочник обернулся. Лицо его оказалось обыкновенное, человеческое. Даже приятное. Только глаза непривычно черные, непонятно-печальные.
- Хм! Вы, пожалуй, первый, кто желает мне здоровья, благодарю. Сожалею, что не могу ответить тем же. А что, Вы один?
- Да… Так уж, понимаете, вышло. А, прошу прощения за бестактность, Вы – Харон?
Тот, кто сидел в лодке ухмыльнулся, покачал головой и сиплым голосом ответил:
- Нет, до Харона Вам еще далеко. Вы не бойтесь, здесь все очень правильно, как нужно, так и будет, не то что там у Вас… А Вы, вероятно, даже не представляете себе порядок всего… ну… этого?
- Чего? Какой порядок?
Неизвестный в лодке молчал, взялся за весла, развернул лодку, знаком предложил садиться. Человек вздохнул, хотел оглянуться, но решил, что это будет малодушно и боязливо, неловко ступил на дно лодки. Вдруг он почувствовал, как неприятно сжалось горло, в животе словно оборвалось, защипало в носу. «Только... нет... Я вытерплю…» – внушал себе человек и бессильно ощущал, как река мутнеет, камни двоятся, а по лицу предательски ползут теплые капли.
Лодочник медленно греб. Его шлюпка была вместительная, с плоским дном, невысокими бортами. Весла, плавно и тихо уходившие в прозрачную воду, были очень старые, не то серые, не то зеленые и несоразмерно большие по отношению к лодке. Фонарь теперь мерцал над кормой, а на берегу на месте шеста лежало третье весло.
В конце концов пришедший справился с собой, унял дрожь в голосе и спросил у своего проводника:
- Скажите, а разве Вы должны не на другой берег меня перевезти?
Пещерный лодочник поднял глаза и серьезно ответил:
Нет, не должен. Вы не так себе все представляете. Люди придумали какие-то небылицы про все эти вещи. Вот когда к Харону попадете, тогда он и переправит Вас на другой берег, причем вовсе не на такой лодчонке. Но Вы особенно к Харону не спешите. Кстати, мне очень давно не попадались люди, так спокойно говорящие, садящиеся в лодку. Гораздо чаще выползает из-за камней какой-нибудь насме…, ну, очень испуганный человек, видит, что может идти в обе стороны и бросается вначале вправо, потом влево – ищет выход. Потом видит меня, подходит и начинает клянчить: «Ой, Харон, отпусти меня, не говори, что ты меня видел, дай я уйду…» и так далее. Я говорю, что - не Харон. Тогда все облегченно вздыхают, начинают уходить все дальше влево. А там… понимаете, специально для таких – ловушка. И я плыву рядом, жду. Вот, видите, светлее стало? Ну так эти люди свет увидят и бегут туда сломя голову. А под ногой камешек - раз, - прыгнул, и катится. Упал в воду. Ну, все – сейчас… И тогда чуть-чуть одна глыба наклоняется, дорога тоже наклоняется к реке и бегущий соскальзывает вниз, в воду. А водичка эта не просто ручеек. Видите, на ней от фонаря даже бликов нет, – не блестит, и мне грести трудно, будто кисель мешаешь – это Лета. Здесь самая тяжелая вода. Упадешь в нее – и все.
- Что – всё? Забываешь всё?
- Хм, забываешь… Это тоже легенда такая? Почти так. Человек упадет, но не тонет, не умирает, сами понимаете, дальше некуда уже. Словно кукла, неподвижный, немой и незрячий становится. Я его кладу в лодку и везу.
- А… простите, куда? Мы куда едем?
Лодочник промолчал. Человек потупился, поглядел за борт, оглядел самого себя и удивился. Он помнил, что в начале пути в пещере он был в пиджаке, брюках, словом, в той одежде… в той самой… Теперь на нем был черный балахон, подпоясанный витой веревочкой, на ногах сандалии из черной блестящей кожи. Проводник был одет почти также. Только обувь его была более прочна и тепла: туфли из толстой светлой кожи. На широком красном поясе висел кошелек, похожий на старинные кисеты. Берег был такой же пустынный и мрачный с обеих сторон.
- Я, наверно, слишком много спрашиваю, извините.
- Да нет, ничего. С Вами приятно говорить. Только я ведь не всё знаю.
- А – Вы здесь всегда, кто Вы?
- Я – один из тысячи. И я здесь всегда, как же иначе?
- Так нам еще долго плыть?
- О нет. Вы не спешите, это лишнее здесь. Вы понимаете, что происходит?
- То есть, - человек вздрогнул, - что происходит? Не понимаю, нет…
Проводник подумал, посмотрел по сторонам и тише заговорил:
- Вы не оглядывайтесь. Позади Вас ничего не осталось. Туда могу вернуться только я. Для Вас эта река – время. Вы же не пробовали вернуться во вчерашний день там. И здесь не старайтесь. Я Вам не могу рассказать всё, что знаю. Не должен, да и не успею. Я так давно ни с кем не говорил, что слова не подбираются. Мое дело – отвезти. Всё что Вам надо будет знать, скажут непременно там. В каждом новом месте, куда Вы попадете, скажут, объяснят, покажут все, что необходимо. Ни больше, ни меньше. Здесь все рассчитано.
Видимо, больше проводник, действительно, сказать не мог. Он несколько устало и печально посмотрел на сидящего пришельца и стал сосредоточенно грести.
Вдруг непонятно откуда ударил в лицо яркий свет. Лодочник нагнулся, достал из-под сиденья серебристый ковшик с длинной узорной ручкой, зачерпнул воды в реке и протянул своему пассажиру: пейте.
- Позвольте, но Вы же говорили… вроде это…
- Так надо. Пейте же.
Вода оказалась кисловатая, но почему-то не ледяная, как казалось, должна быть, а теплая. Ничего страшного после первого глотка не произошло. Невольный путешественник допил все, что было предложено.
- Так, хорошо. Теперь слушайте, - лодочник говорил громче, и от этого голос казался сиплым и высоким, - эта водица, через некоторое время, когда Вы все услышите и поймете, Лета подействует. У Вас не будет ни одной мысли в голове: только так можно почувствовать то, что нужно, и найти то, что надо найти. Я не могу рассказать… Подплываем, глядите.
Свет стал слабее. Своды опускались, пещера, будто грозила раздавить. На левом берегу человек увидел ступени. Именно к ним и направлялась лодка.
- Сюда Вам! Я запомню Вас, кто знает, может еще и увидимся. Прощайте.
- А теперь, пожалуйста, скажите – кто Вы?
- Это не имеет никакого смысла, я же говорил – один из тысячи. Вы все меряете на земные понятия. Здесь по-иному. Ведь и Вы теперь – один из многих. Ищите теперь себя. Желаю удачи.
Весла взлетели, лодка описала круг и растаяла во тьме низких сводов и речного тумана. «Кто же я такой? Как мое имя? Ведь, правда, не знаю. О, как ужасно, это - Лета! Да, да! Я выпил воды из реки и всё… Но кому же я тут нужен? Тихо, пусто и темно, как в гробу… Тьфу, страх какой… Что я говорю… Я ведь и так…» – мысли неслись как бурный поток не задерживаясь и не развиваясь в голове. Человек уже не понимал, что он думает.
- Эй, душа № 5! Что же Вы стоите?
Человек обернулся. На верхней ступеньке стоял очень похожий на лодочника неизвестный, но на нем был серый с черными зигзагами плащ, в руке – трость, на ногах – черные сандалии. Роста новый проводник был высокого, на верхней части лица – маска.
- А… так Вы… объясните мне всё, что нужно?
- Объясню, пойдемте.
Такая лаконичность ответа и суровость голоса неизвестного сразу же неприятно удивила человека. «Так я душа № 5? Как же это так?»
Поднялись по лестнице. Дорога из камня далее вела под низкую арку, а за ней темноватый коридор. Проводник, относительно которого человек не знал, что и предположить, продолжал молчать.
«Этому и слова лишнего не скажешь – он, наверно, главнее того, в лодке. А вдруг я все забуду, прежде чем он заговорит?» Коридор кончился. Перед идущими были три запертых двери. Неизвестный уступил дорогу: «Идите!»
- Но я же не знаю. Я, извините, не понимаю!
- Выбирайте быстро, не думайте.
Человек испугался и указал пальцем на среднюю дверь.
- Хорошо. Теперь все скажу. Через час (по Вашему времени) Вы лишитесь, грубо говоря, способности мыслить. Не бойтесь, не навсегда. Сейчас Вы – в пятом царстве шестого измерения, Вы по внутреннему убеждению выбрали первым его, Вы поочередно побываете за всеми дверьми, и в пятом и в четвертом царствах. В каждом царстве есть Мастера. Они скажут, куда идти, что делать. Я – Мастер Времени, на Вашем земном языке – измерения, в каждом измерении есть свой Мастер, я – в шестом...
- Простите, я перебью, а на Земле, ведь у нас третье измерение, кто Мастер?
- А зачем Вам? Вы все равно на Землю сейчас не попадете. Да и не только три там измерения, все, что ниже - тоже есть. Вы не знаете…Ну так вот, переводить Вас из царства в царство буду я. В моем Времени Вам предстоит сделать первый шаг – найти себя… то есть слова свои, секунды… Идите. А, да, теперь Вы душа № 5 – это имя. Не пытайтесь понять, почему так. Я вижу, Вы очень земной еще, Вы любопытны и боязливы. Впрочем, это меня не касается. Идите!
Дверь мягко подалась и Душа № 5 вступил в новый мир. Ему показалось, что он вновь умирает. Перед глазами – красное марево, в ушах – шум, голове стало жарко, а пальцам – нестерпимо холодно. Но умереть дальше было уже некуда. Чуть попривыкнув, он смутно разглядел перед собой огромное красное неровное поле. Оно было настолько холодное, что, казалось, ступивший на него немедленно должен примерзнуть навеки к земле. Однако ничего такого не произошло, человек шел по красной почве, постепенно согреваясь. Тем более что ветер, бивший острыми струями со всех сторон, был сух и жарок. Повинуясь непонятному чувству, человек шел прямо вперед. Через сотню шагов он начал различать у горизонта темную гору, пройдя еще дальше - увидел, что вокруг горы снуют фигурки, и гора словно шевелится. Вдруг человеку захотелось обернуться назад, но, как и тогда, в лодке, он не оглянулся, – не посмел. Но, только плывя по Лете, он разговаривал сам с собой, а теперь в голове всё казалось окостеневшим, ледяным – ни одной мысли. Всё увиденное и почувствованное проходило как бы сквозь человека. Он уже не анализировал. Вот душа № 5 подошел к горе. Он – человек - страшно бы удивился: на красной чешуйчатой земле возвышается огромным холмом куча тонких проволочных подков, крючков, спиц и других железок; вокруг холма и даже на самом холме ползают люди в черных балахонах, глаза у людей не живые, но и не мертвые, кажется, что они ничего не видят, глядят внутрь себя. Время от времени кто-то прикладывает вытащенную из горы железку к разным частям тела – рукам, ногам, к голове и сердцу, слушает, взвешивает. Человек бы удивился. Наверное, если бы был нескромен, то спросил бы: «Зачем вы это делаете?», а если б был умен и скромен, – попытался бы понять, – как надо это делать. Но он уже не человек. Он душа № 5. И душа № 5 без промедления стал делать то же, что и все: рыться в железном хламе. Некоторые вещи неприятно отягощали руки, – он их сразу откладывал. Некоторые были совсем невесомы, тоже, значит, неподходящие. Раз попалась длинная подкова, которая пульсировала и звенела, – он поднял ее к уху, но вдруг над головой замелькали странные тени – сбоку как волки, только не по-звериному красивые и страшные. Снизу же и спереди на них глядеть было бесполезно, – волки были будто вырезаны из бумаги. Они летели медленно и оглядывали людей бирюзовыми глазами. Он [душа № 5] засмотрелся на этих двухмерных стражников и потерял интересную подкову. Человек с ним рядом вдруг преобразился: глаза потеряли потустороннюю задумчивость, налились смыслом, губы сначала искривились, потом запрыгали и расклеились безумно счастливой улыбкой. “Она!” – будто вдохнул в себя слово и, крепко сжимая в обеих руках находку, человек ушел в направлении противоположном входу на это поле.
Так прошло много времени. Изредка появлялись новые пришельцы, кто-то уходил, освобождаясь от власти Леты. Пролетали, все время в одну сторону бумажно-страшные волки. Никакого движения времени, единого для всех, здесь не было. Казалось, если поставить вдалеке песочные часы, никакие силы не смогли бы опустить вниз хоть одну песчинку. А вот если каждому дать такие часы, песок сыпался бы непостоянно и с разной скоростью. Например, когда кто-то уходит или приходит – быстро-быстро, когда летят волки – замирает струйка, когда копаешься в горе – песчинки бегут, медленно, мелькают искорки, пролетают, словно чужие мысли.
Ах!.. Как укололся. Вот она, вот – подкова звенящая! К сердцу приложил – в такт пульсу дрожит, к уху – звенит, да что там, звенит – поет! Теплая. “Вот она – душа моя! Моя! Кончилось первое время – пятое измерение, иду дальше!” – мысли ожили, закрутились, застучали молоточками в висках. Вдруг человек понял, что никогда в жизни не был так счастлив и уверен в неэфемерности своего счастья. Отошел от железной горы, оглянулся – теперь не боялся. И грустно стало, что этот момент уже не повторится: так вот – раз – и ты чувствуешь себя наполненным целой Вселенной, переходишь из небытия и не в сонное бытие, а в новую жизнь. Огляделся кругом – Красное поле, огромное, переливающееся, холм металлический поблескивает, люди возятся, снуют, наклоняются, поднимают – ищут. По полю бежит иногда круглое, серое, вихрастое с большими глазами и хвостом-пикой, бежит, оглядывается. Кто? А разве знаем? Нам же еще жить, искать и искать, кружить по временам… Вдруг непонятное: всё то же красное поле и огромная арка – белая, в романском стиле: будто начали грандиозное строительство, а потом ушли кочевать, унесли с собой всё, оставили только необъяснимую, нелогичную каменную фигуру. Но раз стоит, значит надо именно в нее и войти. И он вошел.
Никакого красного пространства за аркой не было. Был темный коридор с холодными стенами, в конце коридора – тусклый дымный факел. Человек пошел, как все, - на свет.
- Хм!.. А Вы не задавались вопросом, может, лучше идти в темноту?
Человек вздрогнул. Сбоку из стены вышел тот самый проводник в полосатой черно-серой одежде.
- Да нет… Я думал, этот свет как указатель. Я очень сильно ошибся?
- О нет! – голоса в коридоре звучали гулко, по камню прыгало эхо, - здесь ошибиться нельзя, все равно куда-нибудь да попадете. Сюда так сюда. Опять выбирайте из двух уже дверей. Ну-с, быстро!
Человек молча ткнул в левую.
- Идите.
Но дверь не открывалась.
- Постойте, - шепнул человек – душа № 5, - как же я попаду?
- А подкова Вам не что? – пробубнил голос из стены.
Сначала человек провел подковой по всей двери. Толкнул – заперто. Он очень смутился, стал совать один конец подковы в замок. Это тоже не помогло. Тогда он испугался совершенно, сразу как-то устал, расстроился и наудачу описал подковой круг возле замка. Дверь легко отворилась. За нею не было никаких полей, а был длинный коридор, но факел горел не один, а множество по всем сторонам. В этом туннеле почему-то вспомнились средневековые замки и коридоры с ловушками. Внимательно смотря под ноги, зажимая пальцами подкову, человек пробирался около самой стены. Наконец, в стене горел последний факел, а впереди была дощатая дверь. Большая каменная комната. Низкий темный потолок. В одном углу стоит кто-то. Значительную часть комнаты занимает невероятных размеров чаша весов. Она золотая. Другой чаши не видно. У стены, вплотную, находится половина основания, подставки, а остальные части – в другом помещении, за стеной, наверно. Из угла вышел человек. Он также был в сером с зигзагами балахоне, но уже незнакомый.
- Покажите, что Вы принесли.
Душа № 5 показал свою подкову. Тот, кто спрашивал, быстро отвернулся, подумал, посмотрел на весы и очень торжественно и серьезно сказал, указывая на весы:
- Кладите!
Человек подошел, думая, как же маленькая проволочка может быть взвешена на таких великанских весах. Только железка опустилась на дно чаши, где-то защелкало, заскрипело, чаша заколебалась, опустилась наполовину ниже своего положения.
- Знаете Вы что это? Это душа Ваша. Все хорошее, что успели в себе взрастить, чего не лишились с детства, с рождения. Идите в другую комнату, теперь там увидите все, что потеряли.
Человек увидел низенькую дверцу в стене.
- А подкову оставить здесь?
- Оставляйте, она Вам больше не нужна.
Человеку на мгновение стало жаль оставлять, видимо, навсегда, вещь, подарившую ему такое счастье, прозрение – там, на кровавой земле он понял все, что не понимал в течение жизни. Все загадки и тайны, проблемы и обманы открылись ему во всей ясности. Он узнал ответы на свои вопросы и на общечеловеческие, узнал все – от зарождения Вселенной до ее погибели, от глубин своего Я до вершин Социума. А теперь ему было жаль оставлять в комнате эту счастливую подкову – Душу, и одновременно он чувствовал, что сейчас все, что он познал, ему не особенно нужно. Это было как бы вознаграждение за переход, за поиски, за все испытанное и предугаданное. А вот откроется дверь и за ней будет самое главное. Он чувствовал – за этой стеной вершится суд и судить будут его. Как страшно!..
Комната такая же, как и предыдущая. Только весы, другая чаша – с противоположной стены. И стражник-измеритель совсем другой. Тот был строгий, серьезный, безликий. А тут – простой без зигзагов и прочего, серый балахон. Одна рука в черной перчатке, другая – в белой. И лицо – лицо, а не маска – морщинистое, мудро-наивное, печальное.
- Ах, пришли Вы, ну так взвесим всё-всё.
Человеку не совсем было понятно, что же будут взвешивать в этой комнате – чаша весов – золотая – была ослепительно пуста.
- Да ведь и там Вы не железку, душа, взвешивали! Подковочка Ваша – это и сюда, и везде годится. Тут Вы думайте, серьезно думайте, что отвечать, ибо нет суда строже и справедливее, нет судей добрее и проницательнее.
Странная речь необыкновенного старичка смутила человека. Он хотел припомнить всю жизнь, все, чего стыдился, чему радовался, но как-то мешалось всё в один ком, стучало в висках непонятными словами, хорошее и плохое сливалось воедино. “Я… жил я…” – что еще себе сказать можно?
Измеритель постоял перед движущейся вверх-вниз чашей весов, повернулся и покачал горько головой:
- И сколько же вас таких – одинаковых! И раньше были… а сейчас еще больше. Как вы живете, как живете!.. Ни смысла, ни счастья, ни горя. Всё прилично, всё-то у вас нормально, правда?! Вы – ученый? – вдруг старичок как-то хищно подался вперед и резко спросил, - в чем Ваш смысл? Что – Вы? Ну-с! А вот в чем, - сам и объяснил, - в поиске! В экспериментах над собой, в испытаниях себя, а в конечном счете – в поисках счастья для всех. Но не одинаково, не обобщенного, не навязанного счастья; поиск смысла этого Настоящего, а не вашего пошленького "простого человеческого"! Ученый… Чему Вы учились, чему Вы учили? Ни-че-му. Жили Вы, существовали, довольствовались тем, что вам давали; говорили вам: идите – и вы шли, говорили: не смотрите – и вы слепли, говорили: не чувствуйте – и вы плевали на всё. Вы там выдумали глупую, самодовольную фразу: “Человек – венец природы” и затыкали ею все щели во всех спорах и проблемах, где других аргументов не хватало. А знаете ли вы, как эти слова недалеки от истины? Но вы и мы говорим на разных языках и то, что имею в виду я говоря так совсем не то, о чем думаете вы… А ведь каждому столько дано, что действительно, можно быть венцом природы, если… Я не понимаю, что Вы выбираете в жизни. Хорошо, может, спокойствие. Но как можно быть спокойным в мире – мире, полном Добра, Зла и Вечного Поиска? Или Вы уже заранее отрекаетесь от ошибок и трудностей, и знаете, в чем состоит смысл жизни? Скажите же мне, я не знаю! А, может, просто Вы лучше меня и Вам сразу Всё было понятно? Не мне судить – Вам. Вам и только Вам судить себя. Неужели, найдя свою душу, Вы не почувствовали в ней никаких изъянов? Значит, Вам предстоит путь более долгий и трудный чем мне…
Старичок горько вздохнул, сел на табурет. Человек стоял. Он тоже не понимал, в чем его обвиняют. Ему казалось, что он – умный, но невостребованный, что он совсем не серый, а наоборот… Он считал себя личностью. А теперь ему говорят, что так жить-то плохо. А он всегда думал, что его просто недооценивают, а, в действительности, он достоин внимания. Но в силу робости и малодушия человек молчал, считая, что не совершает тем ничего плохого. И опускался все ниже. А сколько стремлений, желаний и возможностей он имел вначале! Всё прошло.
Старичок вдруг мягко произнес:
- А знаете, ведь Вас тоже пошлют исправлять Ваши ошибки. Именно понять и исправить.
- На Землю?
- Ну что Вы. И так Вы – душа № 5, пять раз уже жили, да, видно, без толку. Вот здесь всё и взвесили. Идите дальше.
Человек открыл указанную дверь. За нею – всё та же длинная галерея с факелами. Человек пошел на свет.
* * *
Я схожу в этом мире с ума,
Я теряюсь, и ТАК – справедливо.
И когда я исчезну в туман,
Вряд ли буду в тот миг несчастливой.
Сумасшествие – это не боль.
Это, видимо, дверь запасная,
То, что я превращаюсь в ноль,
Я, наверное, не осознаю.
Я не буду ползти с толпой,
Получив и отдав презренье,
Слышать смех – как удар тупой, -
Проклинать за все ужасы зренье.
Я не буду в глаза смотреть,
Чтоб не думать и не пугаться,
Чтоб их злобою не гореть,
От бездушия не содрогаться.
Чтоб не видеть скривленных ртов,
Улыбающихся пошлым сценам,
Душ людских не считать сортов,
Не стучать в исступлении в стену.
Я сойду в этом мире с ума,
Или – серая – в толпе скроюсь.
Если б я все вершила сама –
Лучше первое. Но не второе.
* * *
Ты в мире ищешь вечной красоты,
А я – вечножеланного уродства.
И жаль порою мне, что я – не ты,
Хотя необычайное в нас сходство.
Ты знаешь всех богов Добра и Зла,
А я ищу вопросы на ответы,
И то, что для тебя уже зола,
Мне только еще отблески кометы.
В тебе высокий разум, честь и свет,
И вечных истин знание и сила!
А я скорблю: в тебе нужды здесь нет.
И ты молчишь, так я тебя просила.
И вянешь ты, как нежный лепесток,
В чужую пыль оброненный случайно.
Я говорю, и я права – мой срок,
Но я тобой живу, с тобой еще, но тайно.
Мне жаль тебя; ненужной в этом дне,
Себя мне жаль – я без души ничтожна.
Но ты имеешь жалость ли ко мне?
Нам так порою быть друг другом сложно.
И я останусь в этой суете,
Как Фаэтон над выжженой Землею.
Моя душа была верна мечте.
Вот ускользает полдуши змеею.
Простишь меня? Да что тебя прощать,
Ты так бесстрастно веришь в идеалы,
Поставила на мне свою печать,
А сил дала нести ее так мало.
