пятница, 20 ноября 1998 г.

Озвученный тростник



Илья Оленев, выпускник 1998 года
Немая тоска
(из цикла «Привокзальные мечты»)
Потускневшая бродит душа,
Расплескавшись в несолнечном свете.
А за нею летит не спеша
Перелетный, простуженный ветер.
И ступая по мокрой траве,
Ей не знать то, что все это снится
Ей не знать, что кружит в синеве
Бесподобная серая птица.
Ей осталось бродить под дождем
Или прятаться от листопада.
Кто-то ей говорит: «Подождем.
Никуда торопиться не надо».
Это просто немая тоска
Превращается в тихую осень.
Только сердце зажато в тисках,
Потому что ее не выносит.
Это значит, оставшись один
Ты сидишь в полутемной квартире,
А повсюду сентябрь-господин
Утверждается в нынешнем мире.
Это значит, что в сердце огонь
Раздувает печаль ожиданий,
А слезинка упала в огонь
От запрятанных воспоминаний.
Это значит, что не убежишь
И не спрячешься от этой боли.
Ты спасаешься тем, что ты спишь,
Только большего делать не волен.
Это просто немая тоска
Превращается в тихую осень.
Только сердце зажато в тисках,
Потому что ее не выносит.

Разбитое окно
(Из цикла «Привокзальные мечты»)
И было так темно, и ветер ниоткуда
В разбитое окно вовсю светил фонарь.
Я знал: я не пойду. Тем более не буду
Обиды возвращать и снова жить как встарь.
И я пытался вновь как в этот тихий вечер
Все реже вспоминать расцветшую любовь.
А рядом был фонарь, как сотни тысяч свечек,
Шептавший мне: «Люби, в любви не многословь».
А я не говорил, я просто мало верил,
Что кто-то и меня, быть может, полюбил.
И через день всего мой поезд путь измерил,
И милый человек, наверное, простил.
Простила не меня. Осталась одинока.
А я уже привык – я вечно одинок.
Не надо говорить. Слова нам те сорока
На крыльях принесет, когда наступит срок.
Но в вечной тишине живу я как придется.
Пусть кое-как всю жизнь, но в вечной тишине
Я жду, что кто-нибудь мне грустно улыбнется
В продавленном окне, в разбитом том окне.
И было так темно и ветер ниоткуда
В разбитое окно вовсю светил фонарь.
Я знал: я не пойду. Тем более не буду
Обиды возвращать и снова жить как встарь.

четверг, 19 ноября 1998 г.

Гость Парнаса



Мария Кашатских, школа № 61
Решительно отказываюсь петь
(Подражание обэриутам)
Мне стать танкистом пара пустяков,
Залезть на дерево и прыгнуть в пустоту,
В кастрюле с кашею устроить бунт,
Учить мяукать курицу в пуху,
Возить на страусе обломки корабля,
Сражаться с муравьем в саду,
И, проиграв, к обеду мчаться,
Но не просите, мне с утра подняться
Так тяжело, - я обожаю спать…

Ксения Третьякова, школа № 61
Стена: песок, кирпич и глина,
За ней трава, болото, тина,
А дальше лес, тропа и небо
И голос птицы.
Стена: песок, кирпич и глина,
Квартира - жизни половина
И человек в домашних тапках,
А выше небо – голос птицы.
Стена: песок, кирпич… и стоны,
Все, что осталось от разгрома,
Но выше небо неизменно,
Хоть дымом черным небо пленно.
Минута, час и небо прояснится…
Как небо неизменно – голос птицы.

среда, 18 ноября 1998 г.

Литературная Вятка



Мария Мочалова, 11-а класс
Литературное слово Аполлинария Васнецова
На Вятской земле, как, впрочем, и на всей России, фамилия Васнецов, прежде всего, ассоциируется с именем Виктора Михайловича, создателя знаменитых картин на сказочные и былинные сюжеты. Творчество же младшего брата, Аполлинария Васнецова, оказалось как бы в тени славы автора «Богатырей» и «Аленушки».
А между тем, Аполлинарию Михайловичу удалось сказать совершенно новое, неповторимое слово в истории отечественной культуры.
Прежде всего, он был одним из основателей целого направления в русской живописи – исторического пейзажа. Более чем в 150 работах он показал Древнюю Русь, ее города с шумными торговыми площадями, старинную деревянную и каменную архитектуру, разнообразные народные сцены. Большинство своих исторических полотен художник посвятил древней Москве, что позволяет назвать А.Васнецова поэтом русской столицы.
При создании картин художник во многом опирался на археологические исследования. Интересно, что не будучи археологом по образованию, он много работал как ученый-практик, как организатор широких археологических исследований.
Немалый след А.М.Васнецов оставил и в изображении природы. Его работы «Кама», «Сибирь», «Горное озеро», «Урал» и другие имеют свой неповторимый колорит.
Если имя А.Васнецова как художника и ученого еще известно определенному кругу людей, то о литературном творчестве Аполлинария Михайловича знают немногие.
В своем исследовании я хотела бы обратить внимание именно на эту грань таланта знаменитого земляка, тем более сам А.Васнецов не раз высказывал мысль о важности литературной работы в его собственной жизни.
Наиболее полной монографией об Аполлинарии Васнецове является книга Л.А.Беспаловой «А.М.Васнецов». В справочный аппарат монографии помимо перечня живописных работ включен полный список литературных трудов художника. Автором книги выявлена 71 литературная работа А.М.Васнецова. Судя по аннотациям, из этих работ опубликовано только двадцать. Причем большинство из них было напечатано в дореволюционное время и не переиздавалось позднее. Таким образом, литературное наследие Аполлинария Васнецова до сих пор просто недоступно читателю.
В своем исследовании я буду опираться на те немногие произведения, которые удалось найти в фондах Кировской областной научной библиотеки им. А.И.Герцена и в архиве научного сотрудника Кировского областного художественного музея им. В.М. и А.М.Васнецовых Л.Б.Горюновой.
Самые многочисленные работы Васнецова – это научные статьи по истории Москвы, напечатанные в энциклопедической и справочной литературе. Особенности этого жанра требовали от автора точности, емкости и информативности текста. Образную систему мышления Аполлинария Михайловича в научных работах трудно проследить. Наиболее интересны работы по теории искусства: «Художество» и «Происхождение красоты», изданные соответственно в 1908 и 1923 годах.
Современники Васнецова высоко оценили глубину и оригинальность теоретических рассуждений художника. Мне хотелось бы обратить внимание лишь на одну из особенностей этих работ. Теоретические выводы Васнецов мастерски дополняет яркими образными примерами. Чтобы вызвать у читателя представление о величественном, Аполлинарий Михайлович приводит такой пример: «Цепь альпийских гигантов: Юнг-Фрау, Эгер, Монах еще кутается в хлопьях ночного тумана; в ущельях и на снежных полях – холодная голубая цепь, но вершины уже розовеют в лучах утреннего солнца. Еще лежат в глубоких пропастях облака, бездвижные и седые. А там, на север, за ужасающей, разверзающей под ногами пропастью Ляутер-Бруннена стелется синяя горная страна, не имеющая горизонта и как бы сливающаяся с утренним небом и далекими облаками» [3].
Созданный образ передает цвет, форму, состояние «альпийских гигантов». Без красок, видимого контура автор заставляет нас посредством слова увидеть и ощутить величие природы.
Умение передать оттенки собственных переживаний и чувств особенно проявляются в путевых заметках «Поездка к Эльбрусу». Уникальность очерка состоит в том, что литературные описания мы можем сопоставить с живописными, поскольку результатом путешествий художника стал также ряд этюдов и картин, посвященных Кавказу.
Так, например, Л.А.Беспалова при описании картины «Эльбрус перед восходом солнца» цитирует строки из путевых заметок А.М.Васнецова, отмечая при этом, что лучшие строки художника посвящены именно описанию природы. Мне хотелось бы обратить внимание на то, что в «Поездке к Эльбрусу» он выступает как писатель, которому удается ярко отразить быт, нравы, внешний облик, особенности речи местных жителей: «… в тумане выдвинулась фигура всадника, показавшаяся нам гигантским призраком среди мглы. Это был обыкновенный кабардинец, хотя и воинственного вида, в бурке, с кинжалом за поясом, в лохматой шапке. Приехавший спрыгнул с лошади, быстрым движением стреножил ее и, подойдя к палатке, молча уселся на корточках у входа, слегка кивнув нам головой и сказав обычное: здравствуй.
- Здравствуй, князь! Что скажешь?
Незнакомец молчал и пытливо осматривал внутренность палатки, пощупал даже ремень у этюдного ящика и чмокнул языком в знак одобрения.
- Хочешь, баряшка резить стану? – заговорил он, когда кончил осмотр наших вещей, и показал при этом рукой, как режут.
- Какого барашка?
- Кушять баряшка.
- До барашка ли нам, когда воды не можем согреть; нет дров, знаком, вот что!
- Так. Так, - промолвил он и задумался. Потом поднялся, сбросил какую-то суму у палатки, чтобы она не мешала ему и, умелым движением разстреножив лошадь, вскочил на нее и быстро скрылся в тумане
- Поехал, видно, каналья, созывать остальных подобных ему оборванцев, чтобы зараз уж со всеми нами порешить! Не видел разве, как он осматривал наши пожитки: стоит ли, мол, еще руки марать! – пошутил один из нас». [4] В полную силу писательский талант А.Васнецова раскрывается в жанре рассказа. Тягу к литературному творчеству Аполлинарий Михайлович начал испытывать еще в юности, она была настолько сильной, что он сомневался, чему отдать предпочтение: литературе или живописи. [1] Хотя количество литературных работ не сопоставимо с количеством живописных, собственные рассказы были очень дороги А.Васнецову. В конце жизненного пути он даже готовил их к отдельному изданию. Само название сборника – «Отзвуки минувшего» – говорило о том, что в каждом из произведений отражен важный этап духовного развития автора. К сожалению, сборник остался в рукописи. Кроме того, из написанных Васнецовым рассказов мы имеем возможность говорить в данной работе лишь о трех: «Сельский иконописец», «Дедушкино бюро», «Супостат» из серии рассказов «Грозы и дети». Ни в одной монографии не анализируются эти произведения, не выясняется, насколько они отражают духовные искания художника, его взгляды, понимание происходящего в себе и в окружающем мире.
Рассказ «Сельский иконописец» был опубликован в 1894 году в 36-ом номере журнала «Артист». Позади – увлечение идеями народничества, участие в выставках передвижников, поездки в Крым и на Урал. Биографы называют 1890-е годы временем расцвета творчества художника. Следует заметить, что почти одновременно Васнецовым создаются эпические пейзажи Урала («Грозовые тучи над долиной реки Ика», «Южный Урал» – 1893; «Дебри Урала» «Уренга», «Сибирь» – 1894); и полная романтических метаний, внутренних сомнений, недоговоренности картина «Элегия» (1893); и реалистически приземленный, лишенный всякой идеализации деревни рассказ «Сельский иконописец» (1894).
Аполлинарий Васнецов как будто намеренно противопоставляет красоту, богатство и величие огромной страны убогому существованию ее простого народа. Может быть, от этого грусть, метания, сомнения? Я разделяю предположения некоторых краеведов, что содержание рассматриваемого рассказа отражает события почти двадцатилетней давности, события так называемого быстрицкого периода.
Хронологически время, проведенное в селе Быстрице Вятской губернии, занимает очень короткий промежуток времени - всего один год. Однако в становлении личности Васнецова – художника он оказался решающим.
В 1875 году в с. Быстрицу на должность сельского учителя ехал молодой человек, не сомневающийся в том, что его назначение в просвещении народа. В письме к старшему брату Аполлинарий Васнецов сообщает: «Я считаю себя должником тому, кто в осенний дождь, в ветер, пронизывающий до костей, в холод, когда застывает кровь в жилах, заносимый снегом в степях, везет свой хлеб другим, добытый потом и кровью…, тому, кто в страшный зной тупо работает в поле…, кто все заработанное пропивает, чтобы на время забыть свое тяжелое бремя, кто в крови боролся за Русь, за нас… И долго еще не окупить нам этот великий долг. Да, и велика наша задача».[10]
Карандашный рисунок «Идеальная деревня будущего», созданный как раз в 1876 году, отражает особый этап в формировании мировоззрения А.Васнецова.
Один из самых авторитетных биографов художника Л.А.Беспалова, подробно передав содержание рисунка, лишь констатирует, но никак не объясняет отсутствие в рисунке церкви.
Вятские искусствоведы подробно рассказывают о влиянии ссыльных нигилистов на начинающего художника и обходят молчанием необычный рисунок «Идеальная деревня будущего», не связывая его с влиянием на Аполлинария Михайловича политических ссыльных.
А между тем, кумиром А.Васнецова в то время был один из ярчайших пропагандистов революционно-демократического движения, завладевший умами многих передовых людей своей эпохи. Нет никакого сомнения в том, что Флорентий Федорович Павленков до основания потряс фундамент религиозного воспитания Васнецова. Вот поэтому церкви в рисунке нет и не могло быть.
Твердая убежденность в том, что Аполлинарий Михайлович учительством выполнит свой долг перед народом, в скором времени сменяется не менее твердой убежденностью, что главное дело его жизни - живопись. Смену взглядов на свое назначение ни в коей мере нельзя назвать предательством прежних идеалов. Необходимо было время, чтобы объяснить столь резкий поворот в судьбе. И этим объяснением, по моему мнению, стал рассказ “Сельский иконописец”.
Тема произведения незатейлива - это обычная жизнь глухого села. Главный герой, Семен Иванович Копысов, проучившись в Москве в одном из училищ живописи и овладев ремеслом иконописца, возвратился в родное село Волму и завел свое маленькое дело. Слова иконопись и ремесло не совместимы, но именно так, как к ремеслу, приносящему определенный доход, и относился к иконописи наш герой. Это занятие не спасло его от зависти, от семейных склок и пьянства.
Для понимания идеи рассказа очень важен его заключительный эпизод. Дьякон сельской церкви предложил Семену “написать изображение Страшного суда на церковной паперти”, “... а то между заутреней и обедней народ без толку шляется по селу… и лба не перекрестивши”.[6] И чтобы богомаз не смог пропить краски в кабаке, его заперли, даже еду выдавали только через окошечко. Работа была выполнена. А с Семеном случилось непонятное: он впервые заговорил о своем ремесле как о деле, доступном очень немногим, требующем особого видения и чувствования мира. “Живописуй сокровенное, пиши, что не может всякий видеть. Живописец должен быть волшебником и чародеем, он должен руководить чувством и мыслью...”[6]
Из рассказа мы узнаем, что Семен Иванович вскоре умирает. Эта смерть в сельской жизни ничего особо не изменила. Лишь на церковной паперти осталось то, что было открыто художнику в минуту душевного просветления.
Я считаю, что в этом рассказе Васнецов приоткрыл завесу своих душевных переживаний. Именно в Быстрице Аполлинарий Михайлович понял, что художнику дана особая роль, состоящая в том, чтобы суметь запечатлеть красоту Божьего мира.
В рассказе “Сельский иконописец” автор пытается дать ответ на вопрос, очень мучительный для передовой интеллигенции России.
В повести “Три встречи”, оставшейся в рукописи, художник формулирует его так: “Но что же сам по себе “народ”, “массы”. Что это - сфинкс или раб? Темная ли инертная сила, способная только на погромы во всевозможных видах, или “народ” в лучшем значении, одаренный сознательным стремлением к свету и духовному обновлению и способный на созидательную работу?” Образ народа в рассказе создается благодаря разговорам небольшой компании односельчан.
Мастерство автора проявилось в том, что он сумел передать особый характер отношений односельчан, показать индивидуальность каждого и отразить особенности речи персонажей.
Особое направление разговорам честной компании придает иконописец Сенька Копысов. Судя по репликам, обычным развлечением приятелей было умение завести Сеньку, заставить его оправдываться на колкие замечания приятелей, доказывать свою значимость, талантливость. Сельский живописец пытается говорить с друзьями о высоком искусстве. Реакция героев на эти разговоры не может не вызвать у читателя улыбки. Речь зашла о Рафаэле: “Про какого вы там живописца говорите? - спрашивает один из приятелей. - Новый, что ли, появился; не слыхать что-то было про такого по околотку”.
У читателя образ народа в рассказе вызывает двоякое чувство. Налицо темнота и убогость интересов. С другой стороны, в этой темной массе есть проблески неподдельного интереса к чему-то более высокому. И совсем не случайно, что проблески “сознания” появляются у Семена Ивановича, который учился живописи в Москве, и у пономаря Луки, который, отправляясь по святым местам, много повидал.
Рассказ, без сомнения демонстрирует то, что А.М.Васнецов не отказался от просветительских идей и именно в образовании народа видится его будущее.
Немаловажным моментом в решении проблемы можно считать и то, что действие происходит на паперти церкви, реализует себя художник именно в храме, оставляя там лучшие частицы своей души, что может послужить пробуждению сознания односельчан в будущем. И есть надежда, что истина, открытая Семену Копысову и запечатленная им, когда-нибудь будет оценена односельчанами и поможет их духовному пробуждению.
Сравнивая рисунок «Идеальная деревня будущего» (1876) без храма и рассказ, навеянный воспоминаниями о быстрицком периоде, невольно приходишь к выводу, что атеизм был явлением временным на пути духовных исканий Васнецова.
Публикации рассказов “Сельский иконописец” и “Дедушкино бюро” разделяют 22 года. В жизни Васнецова это время признания заслуг художника, работы в театре и в комиссии по сохранению памятников древней Москвы, это время теоретического осмысления художественного творчества, и, наконец, это время странствий. Рассказу “Дедушкино бюро”, опубликованному в альманахе “Сполохи” в 1916 году, предшествует появление серии картин по истории древней Москвы, которые художник объединил в цикл под названием “Смутное время”.
На фоне этих работ, потрясающих своим драматизмом, рассказ поражает лиричностью, теплотой, задушевностью. Эти настроения создаются благодаря необыкновенно поэтичному описанию картин природы.
Многочисленные подробности бытовой обстановки, описания героев позволяют причислить рассказ “Дедушкино бюро” к автобиографичным. Тем более, что в начале 1910-х годов Аполлинарий Михайлович не мог не посещать Вятку, участвуя в создании местного художественного музея.
Это произведение нельзя назвать идеализированным. Достаточно проследить, как меняется настроение героя, посетившего родные места, на протяжении развития сюжета.
Вид старого, заброшенного дома, например, разрушает сентиментальные настроения главного героя Никольского. Он задается вопросом: “Зачем нелегкая меня принесла сюда? Неужели мне неизвестно было, что и дом заколочен, нетоплен и что живет в нем только один старый сыч Митрий, и что все уже чужое, а поэтичное только в прошлом”.[8]
Однако неведомая сила заставляет героя изменить прежней привычке скоротать время приезда у местного священника: сначала он соглашается уважить старого Митрия и попить с ним чайку, а потом, видя неподдельную, искреннюю радость и заботу верных слуг, он решает остаться в родительском доме на три дня.
И происходит чудо: старый дом оживает и благодарно наполняется голосами, запахами, звуками детства, вызывает у героя ощущение тихой радости, полноты жизни и счастья. Уезжает Никольский из родного дома с чувством человека, которому удалось наконец обрести “землю обетованную”, где душа обретет желанный покой, где человек будет нужен и любим.
В рассказе звучит извечная тема возвращения блудного сына. Долгие странствия, метания возвратили героя к извечным и непреходящим истинам: людей просветляет вера, а процветание родной земли немыслимо без заботы и созидательной работы живущих на ней людей.
Неслучайно, в самом конце рассказа автор вновь вводит образ старого дома, преобразившегося вместе с обновлением в душе героя: “Он смотрел теперь всеми пятью глазами бодро и весело, не так, как при встрече, бело-зеленым, ничего не видевшим глазом единственного, незаколоченного окна”.[8]
Гармонию светлых тонов рассказа нарушает признание священника Степана, который не по книгам, а при непосредственном общении с народом чувствует надвигающуюся беду: “Эх, Николай Михайлыч! Начала скудеть вера и в народе: все на развал пошло”, “Если б вы знали, кака темень в народе! Поживете вот в деревне, увидите, что я прав: темный человек озвереет от горя да бедности, быть худу; не только врага своего, но и друга сомнет, и не устоять тогда ни школе, ни больнице, ни нам с вами, все сметет!” [8] В этом рассказе продолжает развиваться тема народа и интеллигенции. Благодушие автора вступает в острейший конфликт с той реальной обстановкой, которая сложилась в российской глубинке. Рассказ можно рассматривать как предупреждение о приближающейся беде.
Всего год отделяет опубликование рассказа “Дедушкино бюро” от грозных событий 1917 года. И если в этом произведении трагизм не заслоняет общую светлую тональность повествования, то следующий рассказ Васнецова потрясает своей безысходностью.
Рассказ “Супостат” был опубликован в 1917 году. Главным героем является пятилетний Костенька. Читателю искренне жаль мальчика, который не может разобраться в мучивших его “тоске и тревоге”. [9] Не может не трогать читателя и то, что Костенька выплакивает свое горе, уткнувшись в колени матери. Необыкновенно трогательна его искренняя, чистая молитва, обращенная к Богу. И, наконец, не может не тронуть то светлое, радостное чувство, которое охватывает Костеньку, когда он вечером, сидя у окна, будто растворяется в красках заходящего солнца.
В своей искусствоведческой работе Аполлинарий Михайлович “наивысшим проявлением художественного творчества” [2] называет символ. В этом рассказе таким символом можно назвать то неведомое и грозное, что для Костеньки - надвигающаяся гроза, для простой кухарки Марши - языческое божество Супостат, а для России 1917 года - революционные потрясения.
Ощущение от последних строк рассказа трудно передать. Это светлая грусть по рано ушедшему к Боженьке Костеньке и трагедия человека, принявшего тяжелый крест жизненных испытаний. “Слишком рано он ушел к Боженьке по тем золотым лесенкам, быть может, предугадывая те горечи, какие готовились ему на жизненном пути на печальной земле...” [9]
Все три рассказа объединяет то, что так или иначе они связаны с воспоминаниями о родной вятской земле. Тема раздумий о судьбе народа тесно переплетена с темой веры в духовную силу русского человека.
Больше Васнецов не напишет литературно-художественных произведений. После революции он будет работать как учитель, по-своему будет отстаивать старую Москву, выступая с научными докладами на различных конференциях, участвуя в создании музея истории Москвы, воспевая красоту древнего города в великолепных исторических живописных работах. И, что удивительно, в страшные для столицы годы отрицания прошлого, поругания старой культуры и ее варварского разрушения, Аполлинарий Михайлович создает картины радостного, светлого звучания, объединенные темой созидания.
Только в письмах к самому близкому другу Н.Н. Хохрякову мы находим те мысли, которые мучают А.М. Васнецова: “Живу еще - вот, по-видимому, что и могу написать, терплю еще и ... надеюсь еще ... тяжело жить! <…> Ну, хоть и то хорошо, были светлые дни в жизни, и за то спасибо. Благодарен Богу и за то, что помог быть художником, не попусту провел жизнь на Земле!” (1918-19). “Ты сам знаешь, если бы не искусство - не жил бы. И вот, когда не можешь заняться, и берет отчаяние. Не могу по двум причинам: этюды писать негде, да и еще холодно; от себя писать - душа придавлена. Творчество и возможно только при свободной душе. Вот и живешь с камнем на душе и путами на руках” (1919) [7]
Вглядываясь в события последних лет жизни Аполлинария Васнецова, мы не можем не оценить умение художника не только выстоять, но и противостоять ударам судьбы. Он не опустил руки, а, насколько позволяли ему талант, знания, силы, авторитет, пытался отстоять то, что было дорого ему, что составляло достояние России. Готовившийся сборник рассказов художника “Отзвуки минувшего”, безусловно, был вкладом искреннего патриота в фундамент будущего возрождения Отечества.
Список литературы
1. Беспалова Л.А. Аполлинарий Михайлович Васнецов, М., 1983.
2. Васнецов А.М. Художество. Опыт анализа понятий, определяющих искусство живописи, М., 1908.
3. Васнецов А.М. Происхождение красоты // Вопросы теории и психологии творчества, Харьков, 1923.
4. Васнецов А.М. Поездка к Эльбрусу // Детский отдых, М.,1897, №8.
5. Аполлинарий Васнецов: Труды музея истории и реконструкции Москвы: Сборник, М., 1957.
6. Васнецов А.М. Сельский иконописец // Легенда о счастье: Сборник: Проза и стихи русских художников, М., 1987.
7. Васнецов А.М. Три встречи // Рукопись из личного архива Горюновой Л.Б., заведующей отделом живописи и скульптуры Кировского областного художественного музея им. В.М. и А.М.Васнецовых.
8. Васнецов А.М. Дедушкино бюро // Сполохи, 1916.
9. Васнецов А.М. Грозы и дети // Нива, 1917, №28.
10. Васнецов А.М. Как я сделался художником и как и что работал // Аполлинарий Васнецов: Труды музея истории и реконструкции Москвы: Сборник, М., 1957.

Тенистые рощи Эвтерпы



Мария Мочалова, 11-а класс
Здесь холодно.
И так далеко
Луна свой изливает свет.
Здесь холодно.
А вы во тьме бредете
Без цели. Вы – поэт.
Вам кажется,
Луны печальней
На свете вовсе друга нет.
И вы напишете о тайнах
Земли и неба.
Вы – поэт.

Елена Юмшанова, 11-а класс
Они вышли к закату эпохи,
К пепелищу погибших идей.
Их сердца были полны тревоги…
И над ними темнело клеймо поколений,
Живших всуе, во власти материй,
Порождаемых ею грехах.
* * *
Они встали на стезю религий
И молились бессмертным богам
Отвергаемых ими столетий
В пору культов ненужным вещам,
В мире фальши и гедонизма,
Эвфемизмов ненужной морали
С содержаньем красивых клише.
* * *
Когда нечего больше терять,
Когда некому больше служить
Если мрак словно в царстве Моргота
Обрывает астральные струны,
Заглушая крики души.
Остается единственный путь
Путь катарсиса и просветленья,
Возвращенья к исконным началам
- Богу и Высшей Любви.
Вера Мартынович, 9-б класс
Осень
Стоят деревья стройные,
Листвою шелестя.
Играет в небе молния,
А капельки дождя,
Скопившиеся в облака
И мчащиеся вниз,
Спешат упасть на крышу,
А дальше на карниз.
Но вот они, ударившись со звоном по земле,
Разбились, как хрусталики
В безмолвной тишине.
И ветер, разозлившись,
Уносит тучи прочь,
И дождик прекратившийся
Не будет лить всю ночь.
А утром солнце яркое,
Взойдя на небеса,
Осветит нам чудесные осени цвета!

суббота, 14 ноября 1998 г.


Ирина Кошкина. 11-в класс
Зона

I
Зона – свалка, которая появилась на месте разрушенного завода механических игрушек. Его разбомбили во время войны, далее остатки завода сгорели. То, что осталось, стало использоваться биохимкомбинатом для сбросов отходов. Через некоторое время на свалке стали наблюдаться странные явления, а так как руководству в то время было не до свалки, ее решили просто обнести забором. Позднее, деревянный забор заменили железобетонной стеной, доступ на свалку ограничили. Запретный плод сладок – на свалку, как и на любое запрещенное место, потянулись люди. Некоторые говорили, что в Зоне есть Озеро Желания – если до него дойти, то любое желание исполнится. Но пока никто до него не доходил, а если кто и доходил, то уже ничего никому не расскажет. Проходило время, Зона росла, количество туристов, желавших там побывать, не уменьшалось. Все было прекрасно, но вдруг все меньше и меньше посетителей стало возвращаться. Люди стали бояться и не зря. Появилась реальная угроза того, что свалка, именуемая в городе Зоной, замкнется в самостоятельную эко-систему и со временем поглотит город. Уже недавно она накрыла собой парк и стадион.
Никто толком не знал, что происходит в Зоне. Известно было только, что игрушки, сохранившееся после разрушения и пожара мутировали в какие-то неизвестные формы. Говорят, что открылась Дверь в Бездну. Никто не знал истинных размеров Зоны, так как с воздуха ее просто не видно.
Зону, кроме мутировавших игрушек и, всякого другого мусора, населяли инкубы – это разновидность оживших мертвецов, которые имеют обыкновение вступать в браки с живыми людьми.
И вот недавно появилось сообщение, что трое детей ушли в Зону и не вернулись.

II
Мы шли по Зоне, она не признает законов человека. В городе даже родилась пословица – «У Зоны свои законы». Пистолет в Зоне выстрелит прямо в тебя, уши услышат вместо грозного рычания приятный голос матери, глаза увидят твердую поверхность вместо дыры в Ничто. Но все же мы пошли в Зону, надеясь дойти до конца и вернуться живыми. Нас было трое – я, сталкер Жора и Лукьяныч. Все мы побывали в Зоне. Некоторые и не по разу. В молодости, по пьянке Лукьяныч забрел туда, чтобы дойти до Озера Желания. Конечно, до него он не дошел и чудом выбрался назад. Мы же с Жорой ходили еще школьниками, и зашли не далеко – нас заметили охранники, иногда захаживающие в Зону. И хотя у всех нас впечатление от Зоны были не из приятных, все же мы согласились идти в нее.
Первое препятствие (которое нас ожидало) – это Труба.
- Я пойду первым, а ты пойдешь, когда я дам сигнал, - сказал Жора. Он пошел, а я стал считать шаги. Их было десять, а потом вдруг все оборвалось. Не было ни вскрика, ни шума, ничего другого – просто все кончилось.
- Страхуй, - сказал я Лукьянычу и дал конец веревки. Другим я обвязался сам и ступил в темноту. Я шел, считая шаги. После девяти, я остановился и посмотрел под ноги. Внизу зияла громадная дыра, в ней я увидел Жору. Я кинул ему веревку и велел Лукьянычу тянуть. Через минуту Жора стоял около меня, от него несло отвратительной вонью.
- Ты живой? – спросил я
- Живой… Но почему она открыта?
- Ты знал? Знал и пошел?
- Она редко открывается, а с четырех закрыта.
Все еще ничего не понимая, мы вылезли из Трубы. Я обернулся. Над Трубой криво висела эмалевая табличка «Туалет закрыт с 16.00». Словно какой-то шутник повесил ее после, а не до выхода.
Наш путь лежал дальше. Мы вышли на поляну, усыпанную разноцветными крупными круглыми цветами. Присмотревшись, я понял, что поляна живая и покрыта не цветами, а сотнями, тысячами разноцветных стеклянных глаз. Это были лишь глазные яблоки, лишенные ресниц, но они жили и подмигивали нам. Глаза подкрадывались к нам, стараясь дотянуться до наших ног. Мы побежали прямо по глазам. Они трескались, лопались, разлетались в пыль под нашими ногами, но от этого их не становилось меньше. Вдруг мы увидели дверь. Не было ни стены, ни крыши, ничего другого. Была просто дверь. Не задумываясь о последствиях, мы просто влетели в нее.
Не помню, как долго мы бежали по неизвестно откуда взявшемуся коридору, точнее какому-то лабиринту, но нас остановил детский плач.
Внезапно перед нами возник замок Сольвейга. Сольвейг, как он сам себя называл, был из последних (да и первых тоже) инкубов Зоны. Я единственный, до этого случая видел его. Он сказал мне, что Озера Желаний нет. Я поверил. Он знает. Он искал много лет.
Они были там. Сольвейг привязал их к трону и кормил сгущенкой. Они были в этой белой, липкой массе. Сольвейг думал, что отдает им самое дорогое, что есть у него. Когда-то во время войны сквозь Зону проходила ветка железной дороги. Однажды целый состав со сгущенкой разбился здесь, и с той поры Сольвейг питался только сгущенкой. Мы оттолкнули его, он откатился в угол и замер там.
Жора отвязал детей, и мы пошли обратно. Надо было торопиться, иначе пришлось бы провести ночь в Зоне, а это самое ужасное, что может быть.
Мы хотели уйти незаметно, но нам это не удалось - раздался такой грохот, которого я в жизни не слышал. Меня отшвырнуло, покатило, понесло. И, наверное, сто лет прошло, прежде чем я успел сообщить, что произошло: кто-то, скорее всего Танька, наткнулась на край Великой Пирамиды. Той самой, которую он мне показывал в прошлый раз. Она из пустых банок. Пятьдесят лет он жрет эту сгущенку по три-четыре банки в день. Простая арифметика – сколько банок? И всю эту пирамиду Танька развалила…


Мы бежали сквозь мертвый лес, заросли синих одуванчиков, поляны медной проволоки. А по нашим следам уже шли Железные Люди, заводные и без голов. Мы ползли по паутине, и за нами шли Плюшевые Пауки, желтые на пружинах. Они загнали нас к Стене. Я услышал стук. Быстрый, частый стук, и я понял, что нам конец – мы вышли к Бездне. Никто там не был, но все о ней слышали. Там работа идет день и ночь, а кто работает - непонятно. А может это Сборный Червяк, что еще хуже.
Тут Пауки пошли в наступление. Я стал долбить Стену неизвестно откуда взявшимся ломом. Уж лучше Бездна, чем Паук. Кусок Стены вывалился, выпал в ту сторону, лом тоже. А Пауки все наступали. Теперь, даже если там смерть, все равно другого пути нет. Нас спасла Нога. Ее Пауки боятся. Она вышла из темноты скрипя несмазанными суставами – дырявый сапог с меня ростом, из него торчит палец. Пауки – в стороны. А Нога попрыгала к нам, чтобы растоптать.
Выхода нет – мы полезли в Стену. Я выпал первым, потом все остальные. Там был асфальт. Простой асфальт. Гремя вагонами, мимо нас проехал пустой трамвай. Я понял, что это был выход, который до нас, наверное, никто не находил.
Прошло несколько дней, и все успокоилось. Зачем они полезли в Зону, спрашивали все. Танька объясняла, что хотела найти Озеро Желания, а Витьку с Толиком взяла для охраны. Дети…

среда, 11 ноября 1998 г.

К литературному Олимпу



Светлана Бакина, 11-г класс
Роза океана
(рассказ)
Начиная с понедельника все местные газеты восторженно писали о том, что всем известный в городе богач Чарльз Кларк устраивает вечер, на который приглашает многих знаменитостей. В числе приглашенных оказались Джон Сильвери и многие из его друзей. Когда, устав от музыки и танцев, он присел возле стойки бара, друзья направились к нему. Их также утомили танцы, и они захотели послушать какую-нибудь занимательную историю, которых Джон знал очень много. Все были немного пьяны и поэтому разговорчивы. «Но какую же историю им предложить?», - думал Джон. «Расскажи, почему ты становишься грустным, когда слышишь слово «роза»? - предложил один. «Да, да, расскажи», - подхватили другие. Джон на минуту задумался, потом кивнул: «Хорошо, - начал он свой рассказ. - Я знал одного очень умного человека по имени Тед. Он был биологом, зоологом и астрономом. Вообще-то он мне запретил разглашать эту историю, но теперь уже бессмысленно что-либо скрывать. Только поклянитесь, что никому ее не расскажете. Ну, так вот.
Все географы мира были взволнованы. Еще бы: на карте появилось белое пятно - остров. Он был обнаружен у берегов Австралии. Возможно, это было вулканическое новообразование в Коралловом море. Его следовало срочно исследовать: климатические условия, координаты, размер... Вот на этот остров и послали моего друга, Теда и его жену Элли. Они вдвоем могли заменить целую экспедицию. Что было дальше, точно не знаю. Я дам вам почитать письма Теда. Вот они», - и он вытащил из дипломата пачку желтеющих писем. - Читайте же».
«Дорогой Джон! Я пишу тебе из Сиднея. Я оказался здесь совсем недавно. Тебе уже известно, что я еду исследовать остров. И вот я решил описать тебе его. Сейчас мы уже собрались. Вещей у нас немного, толь-ко самое необходимое. И вот мы уже летим на вертолете. Элли уснула, а я смотрю вниз. Подо мною раскинулся бескрайний океан, проплывают острова. Я устал от шума вертолета и засыпаю... Ну вот меня разбудили. Я вижу «наш» остров. Сверху он похож на розу, розу океана. Пожалуй, мы дадим ему такое название. «Роза океана» .- звучит красиво. И Элли тоже нравится. Ну, ладно, я пока прощаюсь. Буду писать еще. Тед».
«Привет! Я снова пишу тебе. Этот остров просто чудо! Он небольшой. Его площадь примерно 2 кв. км. Он весь покрыт зеленью. Высоченные эвкалипты, пальмы, кусты, цветы, яркая трава. А еще здесь растут гигантские папоротники. И среди них я чувствую себя диназавром! Средняя температура здесь +20, +30 градусов Цельсия. А месяц январь. Удивлен? Но тут все по-другому, не как у нас. Сейчас мы празднуем Новый год и водим хоровод вокруг пальмы! Ха-ха. Целыми днями мы с Элли развлекаемся. Здесь столько романтичных уголков! Я даже чувствую, что стал еще больше любить ее, а она меня. Мы целые дни вместе гуляем по острову. Я изучаю животных и растения, а она почву и климат, хотя науке мы отдаем гораздо меньше времени, чем любви. Но это тайна! И ты молчи обо всем, что я тебе сообщу.
Животные тут очень смешные - сумчатые: сумчатые кенгуру, мыши, кроты, мишки-коалы и даже муравьеды. Вот уж чудо! Они такие доверчивые и совсем не боятся нас. Хищников на острове нет, так что бояться нам нечего. Нам тут лучше чем на курорте. Пока! Счастливый Тед».
Это было его последнее письмо или нет... Не помню. Но у меня больше нет их.
- А как же история - зашумели все - мы так и не поняли почему ты грустишь. Объясни.
- Ах, я совсем забыл. Проклятое вино совсем свело меня с ума. У меня есть дневник Теда и я дам вам его, но вы не будете смеяться, обещайте и не жалейте меня. - Он был пьян и нес чепуху, но дневник достал и отдал его друзьям. И вот его примерное содержание:
10 января. Я впервые заметил признаки беды. Похоже наш остров стала затоплять вода. Немного, но все же. Я ничего не сказал Элли, так как она очень полюбила нашу «Розу».
11-15 января. Научные заметки. Остров на 90 см. погрузился в воду. Завтра скажу об этом Элли. Боже, неужели конец этому раю?!
16 января. Всё. Я сказал. О боже! У Элли началась истерика! Я никуда не поеду, - сказала она. - Это мой дом и я останусь здесь. Мне придется лететь за врачом. Но как оставить ее одну? Надо найти выход! Срочно, а то…
17 января. По-моему Элли сошла с ума. Она просто выгнала меня с острова, сказав, что я предал его и не могу больше находиться здесь. Я кружусь на вертолете над островом и думаю, может и вправду слетать за врачом. Ближе к вечеру я решился и улетел на географическую базу. Врача не нашел. Остаюсь здесь на ночь. Только вот что тревожит: как там Элли.
18 января. Чертов доктор. Он сказал, что занят до 23 января. Неужели мне придется его ждать. А тут еще фирма. Они забрали вертолет до 22 января. Мне что пешком возвращаться на остров? Требуется им доклад, придется делать, а то вообще вертолета не дадут. Как там Элли? Ей ни позвонить, ни написать. Вот вляпался в историю.
19-21 января. Был занят докладом. Сегодня передал его директору. Вроде ничего. Все время думаю об Элли. Ночью не сплю. Бессонница. Наверное, скоро сойду с ума. А ночью в 12 часов объявили, что скоро в Коралловом море начнется сильнейшая буря. Наш остров затопит. А там Элли. Что делать? Я побежал в ангар. Выкрал вертолет и взлетел. Горючего не хватило и уже в Австралии на берегу, откуда недалеко до острова, я приземлился. Все. Топлива нет, заправки нет. На берегу стоит лодка. В ней весла. Я поплыву, надо успеть. Гребу уже около двух часов. Вдали виднеется остров. Волны еще не очень высокие, но все же. Только бы успеть…Я успел. Испуганная Элли встретила меня. Я сказал ей собрать все необходимое. А волны все сильнее. Мелкий дождь, ничего не видно. Кладу дневник в чемодан. Бегу к Элли».
Все. На этом дневник оборвался. А Джона разбудить не смогли.
На следующий день, Джон, к которому мы пришли, требуя окончить историю, рассказал вот что:
«22 января я пришел в фирму и услышал и про бурю в Коралловом море, и про то, что Тед украл вертолет. Мне предложили возглавить экспедицию на Розу Океана. Я согласился. Господи, зачем я сделал это. Никакого острова мы не нашли, только обломки строений плавали по морю. Все было ясно, остров затонул, и мои друзья утонули вместе с ним, со своим островом, где они были так счастливы. На волнах качался чемоданчик Теда. Его подобрали, и я извлек из него дневник и фотографию Теда и Элли. Вот все, что осталось от моих друзей. Вот поэтому, когда я слышу слово «Роза», я вспоминаю Розу Океана и своих погибших друзей и мне становится очень грустно и тоскливо.
Все молчали после окончания этого рассказа. Все думали о погибших. А со столика на них смотрела фотография: парень с девушкой стоят обнявшись на фоне чудного острова. Они улыбаются друг другу, они счастливы там, на этом райском острове.