Дарья Злоказова
я не знаю, когда я задумалась
когда решила, наверно, что невозможно жить не своей жизнью,
невозможно жить не собой
и, к своему удивлению, обнаружила, что жила все это время не своей жизнью
…
Все началось тогда, когда очередная сонная муха пролетела между мной и зевавшим рядом студентом, и, к своему удивлению, я обнаружила, что то - мой одногруппник.
Стоп-стоп.
Все началось тогда, когда синюю морскую гладь заливали испорченные куриные ребра
Как вы поняли, заливали гладь они потому, что были ни к черту не годны
Тогда я решила, что я же решила тогда?..
Решила я отчаянно, что начинаю новую жизнь
Мне было 13 лет, и пубертатный кризис остро давал о себе знать
13 моей жизни были в трубе, как мне казалось, в трубе, с одной стороны которой все вдувало, а с другой выдувало, то есть они были заполнены ничем, проще говоря - жизнью
Тогда я еще думала, что это неправильно, что нет такой метафоры, нет такой жизни, как труба.
13 лет моей жизни ознаменовались собственным пробуждением в любви, любовь моя в те времена заключалась в редкости грез в поездках летних туда и обратно - 30 км + без знака равно, но мне нравилось - отдаваться собственным иллюзиям по поводу почти не существующего предмета.
Так, примерно 30 минут в день плюс я смотрела в окно, и тогда казалось, что труба отпускала меня, и мое, тщедушное по тем порам тело выкатывалось в тот момент из безысходности ее черного нутра.
…
Наступил новый год. Новый год моей жизни.
Вехами тогда была осень – осенью всегда наступала новая жизнь, и напрасно говорят, что школа – лишь пересадочная станция, нет, школа – взлетная полоса – тот миг, когда твой полет еще лишь мечты возможностей, и ты в тот момент, окрыленный будущим, но так крепко стоящий в настоящем.
Судьба моя в ту новую веху повернулась ко мне лицом, и я стала делать свое лицо, делать то, что делают все вокруг – занимать статус – пытаться сломать черную трубу хоть бы таким образом.
Какой статус, для чего, то было мне все равно, нужно было быть весомой, и неважно, что единственная осязаемая весомость беспокоила меня больше всего, она не мешала мне быть сытой в школьной столовой 3 дня из пяти.
Мстя своим 30 км +, я стала искать орудие мести и орудие искупления перед всем обиженным мною когда-то противоположным.
Орудие оказалось мужского пола, что никому не покажется странным, видимо чаще всего оказывается так, что виноватыми мы бывает именно перед полом другим. Противоположным, но таким похожим.
Завидую всегда людям, видящим себя андрогинами, то, кажется мне, по-настоящему свободные люди, в них нет условностей, жеманства и реверансов, стеснения, они воспринимают жизнь как есть – в чистом виде.
Орудие было подобрано, но счастья не принесло. Труба по-прежнему была со мной, наполнившись лишь чувством вины, что проросло незаметно внутри, но прочно корнями оплетя изнутри.
Орудие мести, оно же и искупления ударило больно, ударило метко – месть собственным грезам не принесла счастья, породив лишь внутреннюю ложь.
Кесарю - кесарево, а кесарь не обошел и меня, срезав часть живости и заменив частью вины. Я была в тюрьме, тюрьме собственного изготовления.
Так бы хотела похвастаться тогда что я андрогин, но андрогины, как известно, не испытывают чувств вины, потому что
свободны.
Ничего поправить было уже нельзя. Орудие было сломано года через два, а я была сломана еще раньше. Орудие же сломалось в трубке, через одно предложение: «не хочу больше тебя видеть». Вот так ломаются орудия – узнала я, а месть ударяет и вырезает, вставляет новое, но уже невеселое.
Так завершился нежный возраст.
Инь янь. Инь янь ушло, оставив черное или же белое зло. В тот момент я поняла, что у меня два выхода – либо бороться, либо…
Либо я никогда не озвучивала, но всегда слезами мыслей этих смотрела в ночную подушку, но то было уже совсем другой историей в совсем другой географической точке.
…
Муха вернулась на свое место, а сосед по-прежнему зевал.
Вот тогда я поняла, что я неисправимо несчастна, но непоправимо еще не наступило.
Я невосполнимо несчастна, думала я, глядя в задумчивые рты соседей, и муха, я уверена, прокляла меня в тот момент.
Тогда, я решила сменить точку посадки, точка на которую крепится каркас, того что именуют телом, увы, в человеческой жизни, каркас крепится чаще всего на никому не нужный стул.
И вот, я сменила стул на стул. Стул оказался привилегированным, и пришло время искать новое орудие, очередное искупление, которое бы вынуло кесарево, вернув Кесарю.
Стул в точке той оказался таким же стулом, как и везде, так что если задумаетесь вы о смене стула, уверяю вас, не стоит.
Новое же орудие оказалось уверенным молодым человеком, любившим Лондон и макинтоши, это было здорово, хотя одно смутило меня еще тогда, когда коленки наши соприкоснулись на «Невесте была в черном» – дурной знак, особо когда он крикнул в середине просмотра: «Ну что за говно!», поэтому мы пошли смотреть на макинтоши, потому что макинтоши не были говном.
Так сидела я на стуле в болезненном одиночестве, прославляя архитекторов главного корпуса Университета, но только через окно, потому что были пары, а учились мы в славном громком университете, на который можно было смотреть лишь через окно.
Пары длились вечность, и тогда я придумала себе развлечение – уходить с них.
Уходила я, а кесарево чувство стыда росло и крепло, как молодец богатырь.
А я уходила, идя прямиком к зеленому сукну.
На этом стуле в этой точке в свете зеленом я находила себя. На время.
Чтобы вновь потерять на бесконечных парах подглядывания за Университетом.
Меня обманули.
Учили нас через окно от мечты.
Зеленое сукно спасало, зеленое сукно укрывало, покрывало, там я становилась собой, той, кем не была уже давно, нося лишь воспоминания тоскливые о ней.
Но в этом храме на миг я ею становилась, вспоминала, вспоминала, то было для меня немало, то было почти мной.
Кесарь же мой не мог туда войти, не мог пробраться. Наверно, думаю сейчас, кесарь был чертом. Тогда видимо черт - мой лучший друг, потому что большую часть своей жизни я была сломана, а он всегда был рядом.
А вокруг по-прежнему объясняли мироздание на примере от Бриони…
Перескакивая наконец в моего повествования конец, скажу лишь, что стул я все-таки покинула, оставив его в надежде на то, что кто-то более смелый таки свернет ему его глупую деревянную шею, избавив от собственной бессмысленности.
А потом, что же было потом?..
Потом были долгие дни пинг-понг амнезии, освобождающие меня от коричневой несвободы, что отлетала кусками, словно застывшая толстая едкая грязь.
Так плыву я по реке мироздания и сейчас, в вечной надежде на берег собственного я.
А солнце по-прежнему всходит и заходит, и однажды, я верю, я буду я, а за окном будет солнце,
и оно заметит меня своим лучом.
коллаж
24 ноября в 20:59
коллаж яркий цветной стоял у стены
его прогнали когда-то он стоял всеми забытый
там была куча красивых ярких лиц
и все это было тем
кем видимо хотела быть когда-то
а теперь он стоит у стены и смотреть на него лень
теперь его прогнали со стен на пол
он пылью покрылся давней
наверно теперь я не хочу уже никем стать
и это действительно славно
давай будем быть
23 ноября в 20:03
давай я буду твоим Сальвадором Дали
кинув в тебя помидором
ускачу за три земли
разрожусь тобою
ты будешь на картине моей опорой
моей кочергой
а я в ногах твоих тонких
буду ползать
давай я буду твоим Джексоном Поллоком
ты будешь носить мне обед
а я рисуя на тебе
капать краской будешь моим холстом
я буду крепко пить
а ты по-прежнему обед носить
а потом в один миг ты скажешь джексон это уже не ты
и мы к чертям в кювет слетим
и нас не станет
давай я буду твоим Эдвардом Хоппером
буду валяться в твоих ногах
за один поцелуй
а ты будешь в сердцах
громко злобно смеяться надо мною
я в гневе убегу гневный шарж рисовать
где ты мегера с кривой ногой
а я на ногу не смотря – тебя целую
давай я буду
давай я буду собой
буквы в слова вплетая
целовать звонко тебя
закрывая глаза
давай мы будем собою
и я не буду кидать помидоры
рисовать тебя кочергою
краской тебя заливать
давай не будем умирать
давай будем собою
бегать по лужам холода зимою
синие яблоки летом срывать
сходить с ума весною
давай будем собою
давай не будем никогда умирать
печатному знаку
я не знаю, когда я задумалась
когда решила, наверно, что невозможно жить не своей жизнью,
невозможно жить не собой
и, к своему удивлению, обнаружила, что жила все это время не своей жизнью
…
Все началось тогда, когда очередная сонная муха пролетела между мной и зевавшим рядом студентом, и, к своему удивлению, я обнаружила, что то - мой одногруппник.
Стоп-стоп.
Все началось тогда, когда синюю морскую гладь заливали испорченные куриные ребра
Как вы поняли, заливали гладь они потому, что были ни к черту не годны
Тогда я решила, что я же решила тогда?..
Решила я отчаянно, что начинаю новую жизнь
Мне было 13 лет, и пубертатный кризис остро давал о себе знать
13 моей жизни были в трубе, как мне казалось, в трубе, с одной стороны которой все вдувало, а с другой выдувало, то есть они были заполнены ничем, проще говоря - жизнью
Тогда я еще думала, что это неправильно, что нет такой метафоры, нет такой жизни, как труба.
13 лет моей жизни ознаменовались собственным пробуждением в любви, любовь моя в те времена заключалась в редкости грез в поездках летних туда и обратно - 30 км + без знака равно, но мне нравилось - отдаваться собственным иллюзиям по поводу почти не существующего предмета.
Так, примерно 30 минут в день плюс я смотрела в окно, и тогда казалось, что труба отпускала меня, и мое, тщедушное по тем порам тело выкатывалось в тот момент из безысходности ее черного нутра.
…
Наступил новый год. Новый год моей жизни.
Вехами тогда была осень – осенью всегда наступала новая жизнь, и напрасно говорят, что школа – лишь пересадочная станция, нет, школа – взлетная полоса – тот миг, когда твой полет еще лишь мечты возможностей, и ты в тот момент, окрыленный будущим, но так крепко стоящий в настоящем.
Судьба моя в ту новую веху повернулась ко мне лицом, и я стала делать свое лицо, делать то, что делают все вокруг – занимать статус – пытаться сломать черную трубу хоть бы таким образом.
Какой статус, для чего, то было мне все равно, нужно было быть весомой, и неважно, что единственная осязаемая весомость беспокоила меня больше всего, она не мешала мне быть сытой в школьной столовой 3 дня из пяти.
Мстя своим 30 км +, я стала искать орудие мести и орудие искупления перед всем обиженным мною когда-то противоположным.
Орудие оказалось мужского пола, что никому не покажется странным, видимо чаще всего оказывается так, что виноватыми мы бывает именно перед полом другим. Противоположным, но таким похожим.
Завидую всегда людям, видящим себя андрогинами, то, кажется мне, по-настоящему свободные люди, в них нет условностей, жеманства и реверансов, стеснения, они воспринимают жизнь как есть – в чистом виде.
Орудие было подобрано, но счастья не принесло. Труба по-прежнему была со мной, наполнившись лишь чувством вины, что проросло незаметно внутри, но прочно корнями оплетя изнутри.
Орудие мести, оно же и искупления ударило больно, ударило метко – месть собственным грезам не принесла счастья, породив лишь внутреннюю ложь.
Кесарю - кесарево, а кесарь не обошел и меня, срезав часть живости и заменив частью вины. Я была в тюрьме, тюрьме собственного изготовления.
Так бы хотела похвастаться тогда что я андрогин, но андрогины, как известно, не испытывают чувств вины, потому что
свободны.
Ничего поправить было уже нельзя. Орудие было сломано года через два, а я была сломана еще раньше. Орудие же сломалось в трубке, через одно предложение: «не хочу больше тебя видеть». Вот так ломаются орудия – узнала я, а месть ударяет и вырезает, вставляет новое, но уже невеселое.
Так завершился нежный возраст.
Инь янь. Инь янь ушло, оставив черное или же белое зло. В тот момент я поняла, что у меня два выхода – либо бороться, либо…
Либо я никогда не озвучивала, но всегда слезами мыслей этих смотрела в ночную подушку, но то было уже совсем другой историей в совсем другой географической точке.
…
Муха вернулась на свое место, а сосед по-прежнему зевал.
Вот тогда я поняла, что я неисправимо несчастна, но непоправимо еще не наступило.
Я невосполнимо несчастна, думала я, глядя в задумчивые рты соседей, и муха, я уверена, прокляла меня в тот момент.
Тогда, я решила сменить точку посадки, точка на которую крепится каркас, того что именуют телом, увы, в человеческой жизни, каркас крепится чаще всего на никому не нужный стул.
И вот, я сменила стул на стул. Стул оказался привилегированным, и пришло время искать новое орудие, очередное искупление, которое бы вынуло кесарево, вернув Кесарю.
Стул в точке той оказался таким же стулом, как и везде, так что если задумаетесь вы о смене стула, уверяю вас, не стоит.
Новое же орудие оказалось уверенным молодым человеком, любившим Лондон и макинтоши, это было здорово, хотя одно смутило меня еще тогда, когда коленки наши соприкоснулись на «Невесте была в черном» – дурной знак, особо когда он крикнул в середине просмотра: «Ну что за говно!», поэтому мы пошли смотреть на макинтоши, потому что макинтоши не были говном.
Так сидела я на стуле в болезненном одиночестве, прославляя архитекторов главного корпуса Университета, но только через окно, потому что были пары, а учились мы в славном громком университете, на который можно было смотреть лишь через окно.
Пары длились вечность, и тогда я придумала себе развлечение – уходить с них.
Уходила я, а кесарево чувство стыда росло и крепло, как молодец богатырь.
А я уходила, идя прямиком к зеленому сукну.
На этом стуле в этой точке в свете зеленом я находила себя. На время.
Чтобы вновь потерять на бесконечных парах подглядывания за Университетом.
Меня обманули.
Учили нас через окно от мечты.
Зеленое сукно спасало, зеленое сукно укрывало, покрывало, там я становилась собой, той, кем не была уже давно, нося лишь воспоминания тоскливые о ней.
Но в этом храме на миг я ею становилась, вспоминала, вспоминала, то было для меня немало, то было почти мной.
Кесарь же мой не мог туда войти, не мог пробраться. Наверно, думаю сейчас, кесарь был чертом. Тогда видимо черт - мой лучший друг, потому что большую часть своей жизни я была сломана, а он всегда был рядом.
А вокруг по-прежнему объясняли мироздание на примере от Бриони…
Перескакивая наконец в моего повествования конец, скажу лишь, что стул я все-таки покинула, оставив его в надежде на то, что кто-то более смелый таки свернет ему его глупую деревянную шею, избавив от собственной бессмысленности.
А потом, что же было потом?..
Потом были долгие дни пинг-понг амнезии, освобождающие меня от коричневой несвободы, что отлетала кусками, словно застывшая толстая едкая грязь.
Так плыву я по реке мироздания и сейчас, в вечной надежде на берег собственного я.
А солнце по-прежнему всходит и заходит, и однажды, я верю, я буду я, а за окном будет солнце,
и оно заметит меня своим лучом.
коллаж
24 ноября в 20:59
коллаж яркий цветной стоял у стены
его прогнали когда-то он стоял всеми забытый
там была куча красивых ярких лиц
и все это было тем
кем видимо хотела быть когда-то
а теперь он стоит у стены и смотреть на него лень
теперь его прогнали со стен на пол
он пылью покрылся давней
наверно теперь я не хочу уже никем стать
и это действительно славно
давай будем быть
23 ноября в 20:03
давай я буду твоим Сальвадором Дали
кинув в тебя помидором
ускачу за три земли
разрожусь тобою
ты будешь на картине моей опорой
моей кочергой
а я в ногах твоих тонких
буду ползать
давай я буду твоим Джексоном Поллоком
ты будешь носить мне обед
а я рисуя на тебе
капать краской будешь моим холстом
я буду крепко пить
а ты по-прежнему обед носить
а потом в один миг ты скажешь джексон это уже не ты
и мы к чертям в кювет слетим
и нас не станет
давай я буду твоим Эдвардом Хоппером
буду валяться в твоих ногах
за один поцелуй
а ты будешь в сердцах
громко злобно смеяться надо мною
я в гневе убегу гневный шарж рисовать
где ты мегера с кривой ногой
а я на ногу не смотря – тебя целую
давай я буду
давай я буду собой
буквы в слова вплетая
целовать звонко тебя
закрывая глаза
давай мы будем собою
и я не буду кидать помидоры
рисовать тебя кочергою
краской тебя заливать
давай не будем умирать
давай будем собою
бегать по лужам холода зимою
синие яблоки летом срывать
сходить с ума весною
давай будем собою
давай не будем никогда умирать
Комментариев нет:
Отправить комментарий