К литературному Олимпу

Илья Оленев, 11-а класс

История города Едигеевска, написанная им самим

Под небом голубым
Есть город…
Б.Г.
Но в этом городе снег
Я видел это во сне
В этом городе снег
Но в воздухе пахнет весной.
Б.Г.
Никто не сможет поставить их в упряжь,
Никто не сможет смирить их пулей,
Их копыта не оставляют следа,
Они глядят вслед движущейся звезде.
Б.Г.

…Единороги резвились в облаках. Они были великолепны, их хрустальные копыта ярко вспыхивали маленькими звездочками, едва свет попадал на них.

Вероятно, это была небольшая семья: Единорог-мама, Единорог-папа и Единорожек-сын. Белоснежная шерсть животных красиво блестела на солнце, а в лунную ночь отражала тусклый неестественный свет.

Маленький конь весело и быстро взлетал над облаками и со свистом падал вниз, сложив крылья. При этом его большие уши начинали топорщиться и хлопать на ветру. Он же, плюхаясь в облако, пробивал в нем дыру. Единорога-мама испуганно фыркала, не понимала шалостей сына, и, рассердившись, брала его за хвост большими губами и легко теребила…

Старому пьяному дворнику Платону Колобкову нравилось наблюдать за единорогами. Странно, что они являлись только ему. Причем кони не подходили к старику, даже не смотрели на него. Колобков знал, что так надо и не обижался. Он успел полюбить их и каждую весну ждал прилета этих странных, но дорогих и близких сердцу существ.

* * *

Я проснулся рано – часов в шесть утра. Минут через пять должно было начинать светать. А пока еще ночь бродила по крышам серых домов, как бездомный кот. Я слышал как дворник Платон Колобков вышел во двор и начал скрести лопатой по асфальту, раскидывая по сторонам свежий снег. Мне было жаль седину древнего города. Ведь жизнь мартовского снега коротка настолько, что не успеешь оглянуться, а он превратился в воду. Над городом висела большая белая луна, ехидно улыбаясь. Небо дышало ранней весной.

* * *

Весна! Великое время, когда поэтичные дворники пьют от тоски и неотвратимо приближающейся работы. Весна – это время, когда тает снег, и обнажаются нечистоты дворов. Весна! Да, действительно, как много в этом слове.

…Платон пил нещадно. Причину объяснял уходом жены, но я то знал, что ее у него никогда не было. Колобков был одинок. Поговаривали, будто он медленно сходит с ума и радовались, что сумасшествие не было буйным. Никто над ним не смеялся, а некоторые жалели иногда. Жалость, как удар под дыхло, как подачка. Этого Платон не любил.

Жил он в каморке на чердаке – «где-то под старыми крышами». – Романтика, сопряженная с текущей действительностью. Почти всегда небо казалось таким близким. Колобков в этом доме родился и говорил, что здесь и умрет. Сколько оставалось ему еще. Год, два… А может быть десять или пятнадцать. Кто бы знал. Платон жил бедно, но жить так привык и меняться не хотел. Может и пил поэтому…

Каморка выглядела вполне приличным жильем: небольшая комната – стол, стул, старая этажерка и полка, на которой ничего кроме какой-то большой черной книги не было. Серые, обшарпанные стены со следами древних обоев не производили на пришедшего тягостного впечатления. А большое окно приятно дополняло обстановку. За ним высвечивалась серая крыша, кое-где покрытая снегом, таким же серым.

Единорогов Колобков увидел около двух лет назад. Он и тогда пил сильно, но до такого еще не доходило. Пьяный Платон так и не понял кого увидел, протрезвев, до смерти напуган и подумал, что сошел с ума. Потом привык… Весной и летом в теплые дни дворник, если был трезв, выходил на крышу и наблюдал, как резвятся три дивных крылатых коня. И тогда Платон радовался, как ребенок. Истинно, в такие минуты он был счастлив.

* * *

Нет, нет! В этот раз по небу ничего не пролетало. Весеннее небо было чистым и голубым. Солнце, подвешенное на шнурке – лучик, как веревочка, ярко светило. Таял снег, на проталинах сидели глупые вороны, а воробушки, будто пушистые мячики, весело чирикали, прыгая возле людей, стоявших на автобусной остановке в ожидании транспорта. Во всем чувствовалась некая взбудораженность. Одним словом – ВЕСНА. Правда, она уже месяц, как стала весной. Но по-настоящему явилась только сегодня. Месяц апрель в городе Едигеевске почти ничем не отличался от прошедших апрелей. Сам по себе этот город не был слишком большим. Две, ну, может быть, три главных улицы, магазинчики, ипподром и несколько домов культуры. Дома низенькие и древние. Почти в каждом доме текла крыша. Весной – потому, что таял снег, а осенью – потому, что шли дожди. В эти два сезона наблюдался наплыв посетителей в местные ЖКО. В основном, чтобы поругаться и подебоширить. Начальник, не выдерживая, тоже начинал кричать, но кипятиться ему полагалось по статусу. А так ведь он тоже был обыкновенным человеком и жил в таком же доме с прогнившей крышей.

Главной достопримечательностью Едигеевска был ипподром, в котором жили всего три лошади неизвестной породы. Семья. Конь Матвей, кобыла Стрелка и сын их – жеребенок Пончик. Да и те куда-то делись. Как, никто не знает. Наверное, виноват в этом был обслуживающий персонал ипподрома – конюх Андрей. Но твердил одно. Звери вылезли через дыру в конюшне и улетели. Конечно, поверить этому никто не мог. Хотя что-то в этом было. Заманчиво!

Жители этого города были тихими. Конечно, в праздники выпивали, гуляли по ночам по улицам и орали песни. Но это было слишком редко. Массовым алкоголизмом город не страдал. Пил в меру и не часто. Да и что тут говорить. Хороший городок, черт возьми.

Осень…

По чистому небу пролетел белый усатый троллейбус. Он покружился над нашим домом, мигнул фарами, бибикнул. И улетел на зимовку в теплые края. Я понял, если по небу летит троллейбус, это значит, что ему слишком скучно в родном депо. И его страстная поэтическая натура жаждет приключений. Ведь поэтами могут быть не только люди, но и машины. Парадокс! Да?

Солнце, как прожектор, освещало грешную землю, а желтоватые листья бежали по аллеям парков, как по взлетно-посадочным полосам, будто стайки самолетиков. Им так хотелось повторить эти незабываемые секунды полета. И невозможность воплощения данной мечты в жизнь делала их по крайней мере несчастными.

Месяца через полтора пойдет снег. Я точно знаю, что это будет. Печаль укроет землю пушистым одеялом. Воробушки станут судорожно чирикать в холодном осеннем небе. А заботливые старушки будут раскидывать на автобусных остановках семечки.

По чистому голубому небу пролетел клин белых усатых троллейбусов. Они покружились над нашим домом, мигнули фарами, бибикнули и улетели на зимовку в теплые края…

Дай Бог им всего самого, самого. Чтоб стекла их не запотевали, чтоб усы их были длинны, и чтоб никогда, никогда не перегорали лампочки в их пресветлых фарах. Дай Бог…

* * *

А Колобков недавно умер. Тихо и незаметно. Как будто уехал куда-то. И ничего не изменилось. Город как жил, так и по сей день живет. Растет помаленьку. Никаких перемен. Только небо стало чернее по ночам, да двор помрачнел. Хоронили Платона дочь его да дядь Аркаша – мужик из второго подъезда. А дочка вовремя приехала – тело только-только из подъезда выносили. Как отца увидела, ноги подкосились, на тротуар упала и заплакала. И снег тоже плакал и крыши низеньких домов, испуганные чьей-то смертью, тоже оплакивали горькую судьбину странного дворника.

Почему так происходит на свете. Ведь вроде бы незнакомый человек умер, а жалко. С каждой такой вот смертью как будто бы в душе что-то исчезает и рушится.

Какой-то пустяковый человек прожил свою пустяковую жизнь. Ведь никому не нужен был, и друзей у него не было. Только и делал, что единорогов выискивал в небе, улицы мел да пил. И все зря?

Вечер опустился на дома. Октябрьский вечер. Было слишком скучно и грустно. Хотелось кричать, выбежать на улицу без плаща и взлететь. И ноги сами принесли в квартиру Колобкова. Дверь была не заперта, а в комнате не был включен свет. На кровати сидела съежившись маленькая девочка – босая, в ночнушке. Нет. Все же то была девушка. Просто боль и отчаяние превратили ее в испуганного ребенка.

- Папа был болен, и до последнего момента он ждал меня. Ждал. А потом умер. В нищете, в пьянстве…

А я стоял в дверях и не мог сказать ни слова.

- Так значит все неправда. Никаких коней с крыльями нет… Жизнь слишком жестока, чтобы с ней жила сказка. Единороги – глупая выдумка. А отец верил, что они охраняют наши сны и души от зла и неверия. Верил, как ребенок. А я уже ни во что не верю. Не верю…

И девушка бросилась к окну. Я кинулся за ней, схватил за руку, остановил. Она впервые взглянула на меня, и я понял, что видел ее в своих снах. Я понял, что жизнь прекрасна. Я понял, что есть человек, за которого и жизни не пожалеешь. Я полюбил.

Я взял ее на руки. Такую хрупкую, маленькую и нежную и встал к окну. Она обняла меня и уже во сне прошептала: «Прости». А я стоял под лунным светом, который падал на коричневый пол и думал что же будет дальше.

Сквозь дырки в облаках проклевывались звезды. А на небе появились три серебряных коня. Один самый маленький метнулся вниз, к нашему дому. Он опустился на крышу и увидел меня. Я знал, что так надо и не боялся его спугнуть. А он все смотрел. Маленький белый жеребенок с удивительно знакомыми глазами, в которых была радость и толика грусти. Голубые и чистые глаза Платона Арсеньича Колобкова, голубые глаза девушки, что спала на моих руках. Голубые и чистые глаза белого жеребенка.

Осень 1997 - зима 1998