К литературному Олимпу

Богдан Кияшко, 9-а класс

Вперед, в прошлое…

Часть 2

- Ну вот, опять 2! Все, достали, пошли все к черту! - думал я на очередном уроке неорганической химии. - Не мой конек, и вряд ли мне удастся освоить ее. Еще один замызганный осенней слякотью день закончен, закончен в одном своем проявлении, а между прочим, многогранность вариантов жизни равна бесконечности вселенной. Ведь, если задуматься, человек имеет несколько жизней в одной. Вот, например, в школе я – один человек, с друзьями – абсолютно другой, дома – третий, и т. д., и т.п. Сейчас же я являюсь типичным быдлом, человеком породы Homo Lohus, и идя в серой массе замученных школьников, вряд ли какой-нибудь индивид выделит из этой массы меня, а я его.

Я становлюсь другим человеком, выходя за пределы школьного здания. Я - либо триумфатор с хорошей вестью, либо – пораженец, которому придется извиняться и оправдываться, стать ершистым, вечно чем-то недовольным подростком. Иногда в минуты вдохновения и прихода музы (а она, как известно, нечастая гостья) могу написать стих или сыграть на фортепиано. Хожу в театр, занимаюсь, там я полный страсти человек, отдающий все запасы энергии на сцене – отрицательные и положительные. Таковы мои жизни.

Сегодня я без особого энтузиазма пошел на убогий вечер школьной самодеятельности, где меня заставили через силу опять сыграть на Klavierе. Получилось лучше, чем я ожидал, и поэтому я шел домой в приподнятом настроении. Проходя мимо старого деревянного дома, вместо привычной картины со старушками на первом плане, я увидел двух ряженых в какие-то тряпки. Особо не разглядывая их, я пошел дальше, но тут меня что-то остановило. Я словно оказался подвешенным за ниточки марионеткой. Какое-то смутное видение возникло в моей памяти. Меня резко крутануло в сторону старого дома, но там уже никого не было. «Странно», - подумал я – «ведь секунду назад эти двое еще были здесь!».

Сославшись на усталость, я сказал сам себе, что просто померещилось, а придя домой, не поздоровавшись с отцом, я завалился в пуховую постель и заснул.

* * *

- Барин еще спит, не будите его!

- Но сколько можно, здесь такая важная новость, а он дрыхнет, а вас, графиня, просто хоть за смертью посылай. Пока сам не встанешь, ничего дельного не произойдет. Вы здесь, право, уже почти час торчите, идите в залу, там Комаровские заявились, катись они колбаской по Малой Спасской.

- Ну, иду, иду, ишь расшумелся!

Я открыл глаза, как всегда солнце засветило в глаза. Послышался скрип открываемой двери. Неожиданно надо мной появилось лицо еще не старого, но довольно зрелого человека с черными, как смоль, проницательными глазами, обрамленное кудлатым длинным париком. Это что еще за маскарад у меня дома?

- Доброе утро, - сказал я, пытаясь вложить в эти слова весь сарказм, какой бывает у невыспавшегося, разбуженного человека. – Извините, но могу я поинтересоваться, что вы делаете в МОЕЙ комнате?

- Сын мой, вставать уже давно пора, а ты спишь и спишь, вставай, извозчик уже три часа ждет, эдак мы разоримся.

- Чего?! Это, наверное, какой-то розыгрыш, ведь так?

- Ты чего, сын? Хорошо ли тебе? Может, лекаря позвать, а то я смотрю, ты что-то с утра не в себе.

- Отойдите, дайте мне выйти… Что на мне надето?!

На мне висела какая-то женская ночнушка. Так, это просто глупый сон. Я себя ущипнул, но ничего не изменилось. Что такое? Я огляделся… вообще, я что, заснул в музее? Вокруг стояли резные стулья, элегантный столик с зеркалом и кровать с бордовым балдахином. На стенах висели картины в золоченых рамах и вычурные подсвешники. Я как будто улетел на два века назад. Но ничего, вот сейчас выгляну в окно и увижу улицу, фонари, машины, современных людей. Ну выглянул… и ошалел. Улица, как в Петровскую эпоху. Дворцы каменный и деревянные по обеим сторонам мощеной булыжником дороги. О фонарях и речи быть не может. Люди, как люди, только в костюмах той же злосчастной эпохи, лошади, кареты, извозчики, дамы в элегантных шляпках. Вообще, что это такое? Зюганов-монархист, Михалков с новым каннским проектом или я в самом деле попал в век 18-ый, наверно, да, неважно все это! Главное думать, что делать дальше, а в данный момент «пошпрехать» с этим кудлатым гражданином.

- Извините, вы кто? – учтиво спросил я.

- Ты чего, Апполинарий, родного отца не узнаешь? Может, правда, позовем лекаря, а?

Я сразу смекнул, что если в данное время этот господин утверждает, что я его сын, то остается только притворяться им до того момента, пока я, наконец, не выясню, что со мной произошло. Только вот, как мне к нему обращаться: на «вы» или на «ты»? Вроде бы в фильмах про Петра и вообще про монархическую эпоху нашей страны я не раз видел, как напомаженные, разодетые и холеные дети дворян называли своих предков «маменька» (или «Maman») и «папенька» («Papa») на «вы».

Так вот. Скорчив неправдоподобную гримасу влюбленного сынка, я пролепетал, как нежный цветок:

- Ах, papa, простите меня великодушно, я видно, спросонья Вас не узнал! Извините меня!

Но такой реакции я не ожидал уж точно:

- Все, окончательно обабился, а! Все, забираю тебя от этих модельеров. Ну, ей богу! Хорошо, еще целоваться не полез! Зайчики-платочки, бантики-чулочки… Ох, горе мне, грешному, горе! Кабы ты со мной жил, ты б таким не вырос! Я ж тебе отец! Что ж ты мне, как неродной, на «вы», француза, мусье из себя строишь!

Я ошалел во второй раз. А как же привычки, нравы? Но зато хоть не надо будет притворяться. O tempora , o mores!

- Ну, я думал, тебе понравится, - я скромно начал разруливать our confused situation.

- Лучше помолчи, одевайся и пошли вниз… Ну, куда ты попер? Слуг кто вызывать будет?

- Я, слуг… Но как? – опешил я, забыв, что должен быть как можно более естественным.

- Ну… - господин развел руками и подойдя к кровати, дернул за сверкающий колокольчик, который мои глаза еще не успели заметить.

- Ну, ты, дурила, - пробурчал «папаша», потрепав меня по голове (я постарался сделать лицо как можно подобострастнее), - я понял твою забывчивость, нельзя тебе было так нахлестываться вчера у Циндера. Эти пьянки с государем тебе явно даром не проходят.

Тем временем за дверью послышался мужской голос: «Ваше сиятельство, разрешите войти!»

- Разрешаю, разрешаю, - лениво пробормотал утренний визитер.

В комнату вошел, нет, скорее проковылял миллиметровыми шажочками какой-то здоровенный детина.

- Одень барина, - повелительным тоном промолвил его сиятельство. Меня, что будет тут раздевать и одевать этот «юноша бледный со взором горящим»? Ну уж, нет, уж как-нибудь сам.

- Я сам оденусь, что вы… ты, отец.

- Сегодня явно пойдет дождь из ангелов! Ты же никогда сам даже чулка не натягивал. Ну, а, впрочем, оно даже и к лучшему. Пошли, Ванька, - обратился он к холопу, и поманил за собой рукой, потом, обернувшись, сказал: «Чтоб через пять минут внизу был, мы и так уже опаздываем на прием к государю». И изящно тряхнув гривастым париком, он закрыл за собой дверь.

Ну, подумал я – опять Петр Второй… постойте, какой Петр? Это еще откуда? Как будто сознание подкинуло мне ушедший момент жизни, и вдруг утянуло его обратно. Знаете, как игра с кошкой и фантиком на ниточке. Только вы даете ей подобраться поближе, и фантик почти у нее в лапах, как вы утягиваете этот фантик прямо у нее из-под носа. То же примерно произошло со мной, только я не гонялся за фантиком, а он сам свалился на меня, как кирпич с крыши. Но есть в моей мысли отличие и от кирпича. Хоть она ударила в голову не хуже, чем кирпич, я просто не знал, куда делся этот самый кирпич. Я не смог вспомнить ничего более содержательного, чем «опять Петр Второй». Решив отложить разбирательство с этой проблемой до вечера, я начал было браться за умывание и кое-какую одежду, но тут понял, что мне не то что за пять минут, за пять веков это не нацепить! Столько мелких деталей… носочки, чулочки, подвязочки, бантики, кружева, - это все было совершенно мне не знакомо. Пришлось-таки позвать «Ваньку».

* * *

Омерзительное чувство, когда тебя омывают и одевают, да еще какой-то мужик! Но зато, я узнал, куда чего прицеплять, как завязывать, что за чем одевать. А то я пытался сначала напялить камзол, а потом какую-то удлиненную жилетку до (не побоюсь этого слова) ляжек. Парик показался мне ужасно нелепым, уж больно он был лохматый, но не быть же мне белой вороной. Единственное, что мне нравилось, так это трость с золотым набалдашником в виде орла. С ней у меня была прямо походка короля. И шляпа с перьями. Ну, в принципе, у меня было еще пять треуголок, но эта шляпа – широкополая с длинными красными и белыми перьями, с алмазной брошью мне нравилась больше, чем остальные.

Ну что ж, я вышел «с шиком, блеском» из резных дверей своей комнатки, и… растерялся. А как мне сказать «Ваньке», что я не знаю, где выход из моего огромного дворца? Я пошел наугад налево, к зеркальной галерее, «Ванька» сзади только пискнул «барин, быть может, изволит спускаться вниз?». Ну вот, этого я ждал. Мой злой гений решил, что напустит на меня маску грозного помещика-крепостника, и я молвил громовым басом:

- Ты почто, холоп, Барина учишь, у-у-у, собака – еще и ручкой замахнулся. – Ну (я сделал лицо с выражением «немного успокоившись»), веди меня, холоп, к отцу!

Холоп был так напуган, что даже и предположить не посмел, почему это барин не знает дорогу к выходу, на что и был направлен мой расчет. Пройдя через множество роскошных залов и гостиных барочного особняка, я, наконец, спустился по шикарной парадной мраморной лестнице с вычурными амурчиками. Таких толстых, правда, я еще не видел, в Камелоте хоть гобелены висели… Я опять остановился, как вкопаный. Опять мелькнуло и пропало… Как будто у меня была другая жизнь… О, боже, где я? Где моя квартира, где современность? Сознание медленно затягивало пленкой мое прошлое…

* * *

Иван Давыдов жил последним днём, начиная с 18-ти лет, с тех пор как вступил в потешный полк Петра I, великого человека. Софья со своими стрельцами очень уж доставала бедного Ивана, и он ушел, не потому что струсил, просто хотелось чего-то нового, невиданного. И он поехал в Сибирь, к местным знахарям, хотел обучиться на мага. Бога не боялся, просто не очень-то он в него верил. Иначе, как мог он позволить пьяным стрельцам сжечь его дом, отца, мать и младшего брата заживо? Пусть праведники считают, что нельзя гневить Бога, но как можно было верить и бояться того, в существовании которого ты сомневаешься? Казалось бы, такой человек не должен быть подвержен и остальным человеческим «предрассудкам», таким как вера в духов, в магию. Но Иван верил. Вообще, он был странный с самого детства. Один раз он разозлился на бродячую кошку за то, что та не далась ему в руки, и зло посмотрел на нее. Кошка вдруг начала дымиться, потом вообще сгорела дотла со страшными воплями. Полдеревни видело это происшествие, и люди стали побаиваться Ваньку, говорили про дурную кровь. Из-за этого стрельцы и сожгли всю семью - «ведьму» и «дьявольское отродье». А Иван уже был в Потешном полку, и ничего не знал, а как узнал, то всей лютой силой ненависти стал желать тварям смерти. На следующий день вся деревня была в праведном ужасе, когда узнала, что десять стрельцов сгорели заживо в бане! Вот тогда Иван и поехал в Сибирь, поняв, что его сила если и не дарована дьяволом, то уж во всяком случае не Богом.

Иван пробыл в Сибири с 1685 по 1729 годы, то есть 44 года. В момент прибытия его в Петербург ему исполнилось уже 62. Это был пожилой человек, с усами по последнему писку моды, в камзоле зеленого шелку, напудренном парике, так что он мог вполне сойти за светского человека. Иван хотел славы великого царедворца, как у Меньшикова, сосланного, однако, Петром II в ту же Сибирь, в Берёзов. Иван побывал у чахнущего петровского орла, так как был знаком с ним еще с потешных полков. Поговорили по душам. Александр Данилович рассказал про правящие партии, про неспособность напыщенного мальчишки-императора держать власть только в своих руках. Иван Алексеевич всё быстро усвоил. Сначала он побывал в Питере, зная при этом, что двор находится в Москве, в Преображенском. Просто хотелось посмотреть на город-мечту Петра великого. В Питере Ивану не понравилось. Слишком сыро,одни туманы. Ну и что, что дворцы? С такого климата можно от чахотки подохнуть. Иван Алексеевич отправился в Преображенское, резиденцию императора. То было жаркое лето 1729 года.

По прибытии в Москву, свой любимый город, Иван Алексеевич отправился в Кремль - исторический и государственный центр теперь уже Первопрестольной, как говорили люди, а казалось бы - как мало времени прошло с тех пор, как матушка-Москва была столицей! Эти косые, непонятно запутанные улочки мило трогали за сердце. Здесь - не Питер, со своим многообразием скучной роскоши дворцов, - здесь самобытная, устоявшаяся «дикая» красота, которая обычному европейцу показалась бы абсурдной с его механическими мозгами. Здесь - боярский терем, а через пять саженей - косая избушка или того хуже - вонючий мясной рынок. Здесь тайна русской души, романтика подворотен... Ну, если обсуждать всё то, что понравилось Ивану в Москве, не хватит и года.

Так вот, Иван Алексеевич отправился в Кремль, да и в принципе, не прямо в него, а к нему. Вроде бы, за абсолютно ненужной надобностью - посмотреть на красные башни... Какая чушь. Но для него, после долгой разлуки с городом, это было важно... Он еще осуществил несколько незначительных дел. Сел выпить в каком-то подозрительном кабаке и там же написал одно письмо, после чего сразу же сжёг его... Теперь можно было отправляться в Преображенское.

* * *

Глядя на шумные улицы, она сидела, опершись рукой на холодный подоконник. В глазах стояли слёзы. «Хорошо, что он ничего не помнит», - думал разум. «Как он мог, как они все могли», - стонало сердце.

- Принцесса, Король срочно вызывает вас в свои покои! -раздался резкий голос из-за резной дубовой двери.

- Иду! - она встала, утерла слёзы, откинула прядь черных волос за плечо. Вышла и уныло побрела по холодным опостылевшим залам.

- Папа, - она вошла без стука.

- Здравствуй, дочь, - тяжело вздохнул король.

- Что случилось?

- Есть разговор.

- Я поняла, что мой отец не так глуп, чтобы звать свою дочь только для того, чтобы только на нее посмотреть. Давай быстрее, я устала...

У нее эта фраза получилась в несколько пренебрежительном тоне. И сразу пришлось об этом пожалеть. Отец встал с кресла, его глаза были налиты кровью. Видно было, что он не спал ночью, осунулся.

- Какого чёрта ты его спасла, дрянь!

В голову ей полетела какая-то штуковина, похожая на кирпич. Ей было больно, очень больно... и страшно. Отец грозной кручей надвигался на нее, но как он узнал?! Как!?

- Я тебя породил, я тебя...

Принцесса резко повернулась, распахнула двери и побежала. Ее охватил дикий животный ужас. Сзади раздавались крики ненависти, но она ни разу не оглянулась. Забежала в свои покои, заперлась на железный засов. Взяв в руки жезл, задыхаясь, проговорила: «Арклозед»! Крики отца были слышны по всему замку. Вскоре дверь стали буквально выламывать. При каждом новом ударе девушка инстинктивно вздрагивала. Она всё поняла. Она не знала, что за вещь кинул в нее отец, но знала, что это его... Цепь времени прервалась. Теперь, согласно кельтским законам магии, все должно было поменяться за одни сутки. «Я должна всё исправить». Эфанда скинула с себя одежду, достала из-под кровати метлу, встала с ней на подоконник и... прыгнула вниз.

* * *

Эфанда летела к озеру Авалон, ей надо было поговорить с Лилиан, его владычицей. Она не знала, на кого положиться в своей ситуации, и Лилиан была единственной ниточкой, способной распутать этот клубок. Она одна знала законы проникновения во время (кроме Мерлина, к которому принцесса, естественно, обратиться уже не могла). Впереди расстилалась гладь озера. Его широкие волны манили, а глубина страшила. Эфанда с размаху рассекла воду, нырнула, оставив за собой салют из солнечных брызг. Заклинание, произнесенное ей, было заглушено ударом о воду, однако она смогла дышать под поверхностью. Надо было плыть на самое дно. Перед принцессой открывались все красоты наполненного тайной озера. Огромные, десятифутовые водоросли, диковинные рыбы, кораллы, которые произрастают только в морях, красиво посверкивали среди старинных обломков крепости великого друида, некогда затопленной этим озером. Чем глубже спускалась ведьма, тем темнее и таинственнее становилось озеро. Здесь стоял вечный холод, не прогреваемый никаким летним солнцем. Теперь вокруг, кроме рыб, начали сновать гордые русалки и русалы - тёмный, древнейший народ глубин. Несколько тритонов, существ еще древнее рода русалок - бородатые старцы с темными глазницами и костлявыми телами, зловеще пялились пустотой на Эфанду. Рядом уже виднелись античные развалины римских колонн, навеки прикованные к магической глубине. Началась территория русалочьего царства. Дома рыб-людей находились, в основном, в гротах. Никто из русалок не обращал на Эфанду внимания до тех пор, пока она не подошла ко дворцу. А это был именно дворец - будто опустившийся на дно озера не в следствие землетрясения, а из-за древнего великана, осторожно переставившего «домик» с равнины на дно. Дворец в античном стиле возвышался над всем «городом», если можно это место таковым назвать.

* * *

Царь Теофельс сидел, скучая на троне. Его жена, Лилиан, владычица озера Авалон сидела рядом, закрыв глаза. Лучшие русалки танцевали среди рифов. В конце концов Теофельсу это надоело, и он прогнал русалок. Они выпучили жёлтые глаза и испуганно поплыли в свой гарем. Сегодня дно было неспокойным. Рыбы прятались по омутам. Всё умолкло. До Теофельса медленно доплыл какой-то новый запах, он щекотал ноздри. «Человек... Девушка», - подумал царь. Он угадал. Отгадка не заставила себя ждать. По дну шла голая девушка. Её волосы развевались в потоке воды чёрным шёлком, изгибы тела были прекрасны. Одну руку она держала за спиной, что показалось странным властителю. Прекрасная дева подошла и достала из-за спины прутик. Только послышалось «Буль-буль», и сознание вдруг пропало, всё застлала чёрная бездна.

У входа стояли два русала с вилами. Эфанда посмотрела в их жёлтые выпученные глаза и прошла вперёд. Русалы остались неподвижными статуями. Эфанда не смотрела на прекрасные фрески и мозаики античного дворца, на бюсты цезарей и римских богов. Она глядела только в глаза тем, кто мог казаться ей опасным. Те сразу становились статуями. Вот и Теофильс на троне вместе с Вивиан. Эфанда подняла с пола какой-то, бог знает откуда взявшийся прутик, произнесла над ним заклинания. Вышло только какое-то бульканье, но прутик понял правильно. Теперь она обнаженная, прекрасная и властная подошлп к Теофильсу, бородатому русалу в роскошной одежде, только глаза у него были не жёлтые, а красные. Он настороженно принюхивался. Эфанда вынула прутик из-за спины, направила его на царя и опять что-то булькнула. “Ну вот, - подумала Эфанда, - хотя бы статуя из него получилась солидная”. Потом принцесса повернула голову в сторону прекрасной Вивиан. Посмотрела на безжизненное лицо владычицы, которая абсолютно никак не реагировала на все, безусловно, наглые действия Эфанды по отношению к её подданным.

Её белое (в буквальном смысле белое) лицо оставалось также неподвижно и прекрасно, каким было до появления нашей знакомой  порфироносной  ведьмы. А Эфанда вдруг, совершенно противоположно своим предыдущим преступным действиям, низко склонилась перед Владычицей.

Вивиан медленно повернула голову. Что-то в этом действии казалось слишком неестественным, неестественным настолько, что Вивиан походила на робота. Содрогнулись камни, рыбы взметнулись из своих омутов. Всё озёрное королевство встало «на дыбы», когда Владычица открыла рот. А рот ее был огромен. Вся красота пропала в одно мгновенье. Разверзлась пасть, показались несколько рядов желтых, невозможно острых зубов. Звериная сущность, мрак тех дней, когда землёй правила тьма. Этим мраком, доживающим последние дни была и Вивиан. Она была стара, очень стара, как паучиха, перед самой смертью, пытающаяся сожрать всех и всё. В нос Эфанде ударила омерзительная вонь, вонь давно переваренных трупов. Нелепо и жутко помаргивая бельмами, воплощение тёмного зла спросило:

- Альшиль-Ха? – что-то похожее на шипение змеи, однако этого шипения было достаточно, чтобы с потолка посыпались камушки. Дальнейший разговор привожу на человеческом языке.

- Как ты посмела сюда явиться, отродье человека?! – с особым омерзением Вивиан прошипела последнее слово. Эфанда, вместо того, чтобы превратить монстра в вечный камень, преклонила перед ним колени и голову, произнеся лишь:

- Я посмела явиться к вашему милосердию и благородству, чтобы попросить об одолжении.

А монстр продолжал вещать:

- Мерзавка, как ты смеешь просить меня об одолжении?! Ты суёшь своё свиное пакостное рыло в мои владения, смея нарушать покой!!! И после этого смеешь…

- Я могу кое-что предложить, - перебила ее принцесса. Ей была отвратительна сама мысль, что она стоит на коленях и терпит оскорбления от этой твари.

После этих слов всё изменилось кардинально. Вивиан хлопнула ладонями-ластами, завертелась в вихре водной пыли, а после, когда торнадо успокоилось, на месте монстра стояла изумительной красоты девушка. Звонким приятным голосом, обнажив ровный ряд белых зубов (всего один ряд!), она сказала:

- Доброе утро, Ваше высочество. Извините меня за грубый приём. Вы бы сразу сказали, что хотите что-то предложить. Ну, так какая там у Вас просьба? Присаживайтесь, пожалуйста.

Эфанда была настолько поражена, что у неё округлились глаза, и она хлопала ртом, как рыбина, не в силах что-либо сказать. Её чувства, в данном случае, не стоит даже описывать.

- Ну что же Вы, - сладким голосом, как сирена с моря-окияна, продолжала Вивиан, - неужели Вы так поразились увиденным? Может, чего-нибудь горячительного для смелости?

Когда она проходила лёгкой поступью мимо Эфанды, камушки поднимались обратно к потолку, повсюду расцветали актинии. Эфанда же благоразумно отказалась от предложенных напитков, предполагая, что у озёрной царицы могут быть весьма интересные методы воздействия на гостей, а также весьма действенная манера общения. Через минуту, устроившись на мраморном кресле с барельефами, она начала свой рассказ:

- Я прибыла к Вам под воду, дорогая тётушка (а Вивиан была Эфанде какой-то да-а-альней родственницей), чтобы попросить об одолжении…

- Я слушаю, - ответила ровным голосом раздобревшая Вивиан.

- Мне нужно три раза перенестись во времени.

- Три раза? – Вивиан удивлённо подняла вверх тонко очерченные брови. – Можно поинтересоваться, зачем Вам это?

- Нет, - отрезала Эфанда.

- Ну что ж, дело ваше, - Владычица прохаживалась по залу, потирая руки, как ростовщик, дающий в долг огромную сумму с ещё более высокими процентами. Я должна предупредить Вас, что это будет дорого стоить.

- Сколько же? – Эфанда готова была ко всему.

- Вашу жизнь.

- Что значит…

- Значит, что после того, как Вы перенесётесь к любимому и отдадите ему, что хотите, Вы умрёте через несколько часов, а Ваша душа достанется мне. Не думайте, что я ничего о Вас не знаю. Я знаю о Вас всё с тех самых пор, как Вы нырнули в мои воды. Я знаю все ваши мысли, все чувства, страхи. В этих водах Вы в моей власти. И я вижу, – она сделала рукой жест, означающий, что и вправду всё видит, - вижу, что Вам страшно. Выбирайте же – любовь или жизнь. Кстати, хочу предупредить, что Вам всё равно не спастись. Вы умрёте – баланс мира нарушится, ибо Вы не станете женой Викинга, и прервётся династия Варягов – как их называют в ныне дикой Руси, Рюриков, неизвестно, куда потом пойдёт мировая история. Если не отнесёте телефон (именно так называется тот самый предмет, который вам оставил неосмотрительный друг, нарушится баланс между прошлым и настоящим, кстати, он уже нарушился. В мире произойдёт чёрт знает что, извините за каламбур - Вивиан показала на мужа-статую, который являлся чёртом. - Я говорю об этом так легко и с юмором, только потому, что со мной никогда ничего не случится. Я буду жить вечно и уйду вместе со своим царством в пучины земли. Так что я Вас предупредила, хотя уже знаю ответ...

- Я отдаю жизнь, - Эфанда чувствовала себя провинившимся ребёнком, всякая ложь которого лишь вызывает смех взрослых. Но она решилась - если уж мир катится к чёрту, уж лучше я увижу любимого в последний раз, чем сгнию с тоски в этом мире или в каком-нибудь другом, поменявшемся. Она понимала, что это в прямом смысле самоубийство ради глупой любви, но она больше не могла ждать.

Лицо Вивиан прояснилось, она выглядела очень довольной. Владычица подошла к алтарю, который находился посередине зала, пальцем поманила к себе ведьму, которая не ведала, какую ошибку совершает. Эфанда подошла, как заворожённая.

- Ляг на алтарь, - повелительно сказала Вивиан. Эфанда исполнила приказание. Вивиан стояла над ней, как роковая скала, которая вот-вот обвалится на зазевавшегося путника. Принцесса вдруг почувствовала дикий животный страх, перед ней опять стоял монстр, подавляющий вселенским злом, тёмной, страшной мощью. Эфанде захотелось убежать отсюда, скорее, скорее, но чем страшнее ей было, тем сильнее тело присасывалось алтарём. В руке Вивиан появился нож с зазубринами, ее глаза светились кроваво-красным светом, волосы развевались в потоках воды. Волосы становились всё длиннее и длиннее, и вдруг Эфанда поняла, что ее окружают щупальцы, быстрее, холодные, мерзкие. Они облепили девушку со всех сторон. И в тот миг, когда глаза Эфанды встретили взгляд Вивиан, ведьма почувствовала страшную боль. Нож полоснул ей по груди, ещё раз - по животу, ещё раз - по венам на руках. Змеиный язык монстра, как пиявка стал высасывать кровь из нежного тела. Глаза Эфанды округлились от ужаса.

Она очнулась на зелёном шёлковом лугу рядом с озером. «Скорее» - это была единственная мысль и порыв её истосковавшегося сердца.

Рисунки автора.  (Продолжение следует)

* * *

Жди меня – те слова, на которых надежды
Причал медленно рушиться начал,
Сердце кольнул, в душе промелькнул
Истины миг утонул…
Жди меня – 10 минут, я уже тут –
Что мотыльком промелькнуло,
И через 10 лет ожидания,
Чёрное смерти дуло.
Жди меня – так глупцы говорят,
Те, кто не знает, что ждать,
Им не придётся уже никогда –
Тихо в подушку рыдать.
Тот, кто пропал, не придёт никогда.
Что бить в печали набат?
Надо понять, что сказав: «Жди меня»
Нужно вернуться назад.

* * *

Е. Кузнецовой

«Время любить» - так скажут
Болваны в Рекламе.
«Весна наступила» - орут аргумент,
Сверкая слащавостью розовых лент,
Не глядя на чёрную истины драму.
А что же вы, - краса и фаворитка Жизни.
Вам прожигать любовь даровано Судьбой.
В душонке чьей-нибудь, являетесь
единственной Мечтой.
А сами и не знаете,
верша кокетству тризну.
О, муза, что душой проникла в тело.
Не рви у сердца романтических подтем,
Уж лучше ты люби меня,
иль отвернись презренно,
Чем убивать совсем.
«Время любить» - так скажут
Болваны в Рекламе.
Сладкая, чудная ложь…
Поверишь – в спину нож…
Закрой же сердце от любви и драмы.